Топот приближался, и в кухню влетела соседка Копейка, как всегда, в подпитии и, как всегда, с сигаретой в руке.
– Вона, блин, какая штука! – в полном восторге хлопнула она себя руками по бедрам. – Ну и ну! А все ко мне приставали, ругались! «Смотри, Виктория, сгоришь!» И чего вышло? Сами чуть весь дом не спалили, вроде ты, Лампа, баба приличная, завсегда трезвая, ну и как у тебя такое вышло?
– Откуда ты узнала про сгоревший чайник? – поинтересовалась я, размазывая скользкую пену по столу.
– Тоже секрет нашла, – хмыкнула Вика, обдавая меня водочным амбрэ, – баба Зина уже всему нашему дому растрепала, теперь в одиннадцатом, ну, в том, где булочная, людям рассказывает.
– Шла бы ты домой, Виктория, – каменным от злости голосом отчеканила я, – чего тут интересного?!
– Да ладно тебе, по-соседски заглянула, ох и грязи! Всю ночь проколупаешься. Да не так надо! – проорала Вика.
Она схватила веник, мигом смела белые клочья в ведро и сообщила:
– Тряпкой только развозюкаешь. Дай на бутылку пятьдесят рублей, мигом порядок наведу.
– Бери, – протянула я ей голубую бумажку.
Вика все убрала с такой скоростью, словно обладала, как богиня Кали, десятком рук.
– За пятьдесят рублей, – обиженно сказал Кирюшка, – я бы тоже так бы носился.
После дождливого дня неожиданно наступил душный влажный вечер, а потом такая же ночь. Я никак не могла заснуть, в открытое окно вплывал густой, горячий воздух, под одеялом было отвратительно жарко, а без него холодно. Я сходила в ванную, вытащила из шкафа банную простыню и укрылась ею. Телу стало лучше, но голова совершенно не собиралась засыпать, в мозгу кипели мысли, и чем больше я думала, тем меньше становилась понятной история, приключившаяся с Володей.
Ну ладно, предположим, с ним случился острый приступ идиотии, и мужик, убив и оставив в квартире кучу следов, в багажнике нож, преспокойненько отправился домой. Но Надежда Колесникова! За каким чертом она сказала Костину, что замужем! Насколько я знаю, женщины обычно поступают как раз наоборот, врут случайным любовникам, что совершенно свободны. Оно и понятно, никому не охота убегать голым от разъяренного супруга. И эта непонятная ложь про отпуск… Ну зачем ей было врать подруге про поездку? Отчего она не рассказала про Володю? Как правило, молоденькие девушки любят похвастаться кавалерами, а майор, хоть и старше девицы почти в два раза, выглядит очень даже ничего: высокий, светловолосый… К тому же он балагур, ловко играет на гитаре и с удовольствием рассказывает абсолютно неправдивые, зато невероятно веселые случаи из милицейской жизни. Володя вмиг становился душой любой компании, и он не стал бы бить женщину, даже изменницу. Во-первых, он слишком галантен и воспитан, а во-вторых, дамы падают к его ногам, как срезанные ромашки, и он не слишком-то горюет, разбежавшись с очередной пассией. Все, абсолютно все в этой истории выглядело нелепо. И в довершение – смерть Надежды. Кончина единственного человека, способного подтвердить алиби майора. Конечно, Колесникова и впрямь могла погибнуть в результате бытовой травмы. Но как странно она себя вела! Сотрудникам милиции сообщила, что и слыхом не слыхивала про Костина, а потом зачем-то приехала ко мне, оставила записку… Интересно, вопрос о чьей жизни или смерти волновал ее? Володиной или своей? И зачем ей понадобилась я?
Ни на один вопрос не нашлось ответа, и я заснула под утро, так и не зная, как поступить.
Едва стрелка будильника подобралась к семи, как я схватила трубку и набрала домашний номер Рожкова.
– Да, – ответил сонный, недовольный голос его жены Ларисы, – кто это в такую рань?
Славка и Ларка перманентно находятся в странных отношениях. Иногда у них начинается бурная любовь, и месяц-другой они друг в друге души не чают, но потом мгновенно переходят в стадию ненависти, начинают швыряться предметами, и жена сваливает в квартиру к матери. Детей у Рожковых нет, поэтому они могут до посинения закатывать друг другу истерики. Каких только гадостей не говорит Лариска про Славку. Он и жмот, и негодяй, и импотент, и дурак, и бабник… Валит все вместе, в одну кучу. Ну как, скажите на милость, человек с отсутствием потенции может быть ловеласом? Но Ларису подобные нестыковки не смущают, и в Рожкова летят кастрюли с дерьмом. Но сегодня, похоже, у них опять совет да любовь, потому что Ларка пребывала в семь утра в своей квартире.
– Славу позови, – велела я.
– Кто это такой наглый, – завела Лара, – что это значит – «Славу позови»! Кто говорит?
– Да это я, Лампа.
– А, – поутихла Лариска, – нет его.
– И куда подевался?
– К бабке моей поехал, картошку копать.
– Зачем?
– Затем, что старуха одна не может по полю с лопатой бегать, – вызверилась Лариса, – между прочим, ей скоро девяносто стукнет. Зимой всем нравится вкусную картошечку жракать, не магазинную гнилушку, а свою, рассыпчатую. Да с огурчиком, с грибочками. Бабка у меня не жадная, навертит консервов и раздает всем, но сколько можно у ней на горбу ехать? Я Славке так и сказала: езжай, помогай бабульке, перекопай все, в погреб спустись да возьми сколько хошь… И он…
– Когда вернется? – перебила я ее страстный монолог.
– Ну… Как сделает, дней через пять-шесть, ему отпуск неделю дали.
– Интересно, почему он мне ничего не сказал?
– А мы только позавчера помирились, – пояснила Лариса, – он и сам не знал. Только тут Николай Кошехин в Москву прикатил, телевизор покупать, ну, я с ним вчера в деревню Славку и отправила. И назад его Колька припрет, а то с мешками…
– Так у него же своя машина есть!
– Сломалась, зараза, во дворе кукует, а тебе чего надо?
– Ничего, – ответила я и отсоединилась.
До четырех дня я старательно разворачивала карамельки, сигареты, бульонные кубики и пересыпала в простые, прозрачные мешочки кофе, сахар, чай и какао, наконец, кое-как доперев сумку до машины, поехала на Новослободскую улицу.
Во дворе не оказалось ни одного человека. Отдуваясь, я заволокла бело-красный баул на второй этаж и попросила у дежурной:
– Наберите вот этот номерок, Алексея Федоровича позовите!
Девушка окинула меня оценивающим взглядом, но не стала спорить, а завертела диск. Минут через десять появился мужик. Сегодня он был еще более мрачным, чем вчера. Увидав меня, потную, растрепанную, возле гигантской, словно беременной, сумки, он сердито сдвинул брови и грозно поинтересовался: