— А, это ты, чертяка! Как, сцапали? — разулыбался этот низенький жизнерадостный человечек.
— Чего сцапали? — хлопнул глазами Макс.
— «Чего-чего»! Трясучку вашу цыплячью [13] — вот чего!
— Сцапали, скажешь тоже! Полный параллакс! — вздохнул Макс, прикрывая глаза.
— Кстати, утопленник этот… про которого в газетах еще писали — не второй, а первый… ну, мистраль и все такое, — он у меня кофе-то частенько пил!
— А раньше нельзя было сказать? — рявкнул Марсель.
— Чего говорить-то? Я ведь о нем ничего не знаю! Даже имени. Он бегал.
— Как «бегал»? За девками?
— Да нет! Просто бегал — бегом трусцой занимался. Торпеда чертова! Каждое утро мимо меня жарил!
Марсель достал блокнот.
— Он один бегал?
— Угу… Погодите-ка… Да, как правило — в черных шортах и красной майке. Точно, в ярко-красной майке.
— Во сколько примерно?
— Рано. Часиков эдак в восемь.
Марсель засыпал его вопросами, но торговец больше ничего не знал. Чтобы загладить свою вину, он выставил еще две чашки кофе.
— Ну что же, теперь дело за бегунами! — решил Марсель, резко поднявшись. Он уже представил, как сообщает Жанно имя утопленника.
— Какими еще бегунами! — промямлил Большой Макс, нехотя влача по песку свои ножищи.
— Какие попадутся. Кто-нибудь его точно знает.
— Так ведь уже десять! — зевая, возразил суперлоботряс Макс.
— Чем черт не шутит. Начали!
Отсеяв двадцать два бегуна, они в конце концов вышли на одного типа — невысокого сухощавого спортсмена, который готовился к парижскому марафону и знал Эли.
— Эли?
— Ну да, Эли… Дальше не помню — Шукрун, кажется…
— А как это пишется?
— Еще чего! Мы что тут — визитками обмениваемся? Эли, он быстро бегал! Настоящий профи.
— Что вы о нем знаете? Он француз? Была ли у него работа?
— А почему нет? Безделками всякими на улице торговал. Украшениями. В районе площади Сюке.
Марсель ликовал — он так и знал, что тип с такой внешностью скорее всего обитал в старом городе.
— Знаете его заветную мечту? Участвовать в нью-йоркском марафоне!.. Бедняга, — добавил спортсмен, еще раз взглянув на сделанную в морге фотографию, — теперь ты можешь бегать вечно!
Подталкивая на бегу ноющего Макса, — ну куда тут спешить! — Марсель бросился в участок и, задыхаясь, с улыбкою на губах, влетел в кабинет Жанно, где царила неразбериха.
— Завершенное произведение… четыре буквы, — бормотал Костелло, ткнув ручку в кроссворд.
— Да нелжа мне на шолнце! — отбрыкивалась Лола от наседающего Жан-Жана, у которого начиналось воскресное обострение.
— В «Квантико» склоняются к версии преступления на политико-расовой почве, — объяснял Мерье своим надраенным мокасинам. — По-видимому, мы имеем дело с маньяком из крайне правых, срывающим зло на выходцах из исламского мира.
— Первый точно был евреем! — выкрикнул вбежавший Марсель, едва не сбив Жанно с ног.
Все вопрошающе уставились на него.
— В целом с его личностью все ясно, — пояснил он, переведя дух. — Имя — Эли, фамилия скорее всего — Шукрун. Лоточник. Бегал марафон.
— Вот так-то! — присвистнул Жанно, повернувшись на каблуках. — Браво, драгоценнейший Блан! В отличие от ваших коллег вы не рас-суж-да-е-те — вы дей-ству-е-те! — неожиданно взвизгнул он.
Затем, снова повернувшись к своим подчиненным:
— Лоран, может, хватит стучать по клавиатуре, будто играете на кастаньетах? Спасибо. Костелло! Костел-ло, ау! Заканчиваем с левитацией. Мы — здесь и сейчас, год две тысячи первый, полицейское управление, убойный отдел. Ну вот, замечательно! Продолжайте, Блан. Глаза вы нам уже раскрыли — теперь, глядишь, и жабры прорежутся! А? Лола!
Как ты достал! Неужто неясно, нужен ты мне, как силиконовый вибратор!
К обеду выяснились дополнительные подробности. Имя первой жертвы было действительно Эли Шукрун: тридцать один год, родился в Тунисе, торговал бижутерией вразнос; его лоток видели ежедневно на улице Сент-Антуан; жил на соседней улочке. По словам знавшей его парикмахерши, он был иудейского вероисповедания и носил медальон со звездой Давида, должно быть, сорванный убийцей. Тело его обнаружили во вторник, 21 мая. Вторую жертву звали Камель Аллауи: тридцать два года; последние полгода работал в «Короле шавермы»; холост; проживал один в квартирке на улице Кане. В субботу, как обычно, вышел на работу, но в понедельник, 27-го, уже не явился. В тот же день тело его всплыло на рейде. Поскольку хозяин лавочки не читал по-французски и, следовательно, не видел газет, он ничего не знал о трагедии. Впрочем, ничего странного он не заподозрил: Камель постоянно говорил, что собирается съездить в Агадир навестить больную мать.
— Оба холостяки, оба выходцы из Магриба, обоим тридцать с небольшим, в прошлом — не судимы, — подытожил Жан-Жан. — Одинокие, спокойные, совершенно здоровые люди. Найдены выпотрошенными с интервалом в шесть дней. Какие соображения?
— Я по-прежнему придерживаюсь версии об убийстве на расовой почве, — сообщил Мерье, покручивая новенькими очочками а 1а Билл Гейтс. — У крайне правых большинство голосов в вашем департаменте — так? С другой стороны, в качестве жертв мы имеем одного иудея и одного мусульманина.
Жанно смерил его тяжелым взглядом:
— Если я вас правильно понимаю, Мерье, следующей жертвой должен быть гомосексуалист, а затем — врач, практикующий аборты?
— Я этого не говорил. Я утверждаю только то, что оба убитых подпадают под категории, включенные в черный список неонацистских группировок.
— Я лично могу констатировать лишь насильственную смерть двух жителей Средиземноморья: тот и другой неженаты, атлетического сложения, приблизительно одного возраста, с ярко выраженным волосяным покровом, — сообщил Костелло, теребя золотой браслет с выбитым на нем собственным именем.
— То есть бородатые, так, что ли? — пробубнил Жан-Жан. — Ну да… бородатые, здоровые, загорелые… бородатые… загоратые…
— Гомошекшуалишты? — предположила Лола.
— Хозяин закусочной утверждает, что Камель бегал за каждой юбкой, — возразил Марсель, включившись в мозговой штурм.
— А Эли трахался с булочницей, — ввернул Большой Макс, демонстрировавший какое-то чудное сочетание жеваной полицейской формы с флюоресцентными кроссовками, которые он таки натянул.
— Надо свести в таблицу то, что их объединяет, — сказал Мерье, склоняясь над ноутбуком.
Костелло украдкой глянул на недоконченную сетку кроссворда. С момента гибели его напарника Рамиреса он охладел к работе. Теперь он мечтал только об отставке — отставке в абсолютном смысле слова: в аббатстве Лерен его уже ждала монашеская келья для медитаций. Какое ему дело до жалкой суеты века сего? Какое ему дело до жалкой суеты его пошляка начальника?