Надья открыла глаза. Ее беспокойный взгляд начал блуждать по комнате, останавливаясь на вещах, которых она, казалось, не узнавала, но постепенно становился более осмысленным. Марсель!
— Марсель!
— «Скорая» уже едет.
— Он взял Момо!
— Мы этим займемся. Не беспокойся.
Надья попыталась встать.
— Лежи!
— Со мной все в порядке, — запротестовала она. — Он… он убил Ахмеда! Он убил его и забрал Момо!
Марсель подобрал один из металлических шаров в запекшейся крови. Широко открытые глаза араба уставились на него. Марсель тихонько прикрыл ему веки. Надья уже сидела и, опираясь спиной на кровать, силилась подняться.
Марсель обнял Надью. Жан-Жан молча смотрел на них, потом спросил, указывая на старика:
— Что произошло?
— Я проснулась от какого-то шума, потом услышала крик. Бросилась в комнату Момо. Там был этот человек, он держал Момо за шею, а Ахмед пытался помешать ему. Тогда он поднял руку, и Ахмед упал. Повсюду была кровь, я бросилась на него, ударила чем-то, он выронил свою бритву, я наклонилась над свекром и почувствовала удар по затылку, а потом — все. Бедный Ахмед, он кричал: «Оставь моего мальчика, слышишь, оставь!» Он убьет его? Он убьет Момо…
Марсель подумал, что Ахмед с перерезанным горлом все же сумел дотащиться до двери, чтобы задержать человека, который уносил его внука. Но дверь захлопнулась, навсегда оставив его наедине с его отчаянием.
Надья плакала.
— Почему он не убил меня? Почему?
— Чтобы ты страдала, — сказал Марсель. — Чтобы ты подыхала от этого страдания.
Жан-Жан почесал затылок.
— Жорж кое-что раскопал про Паоло. Сказал Маррону. Нужно отправляться в архив.
— Главное, найти его.
— Может быть, мы отыщем что-нибудь, что наведет на след. Если он украл мальчишку, значит, сделал это для чего-то. Он хочет его использовать.
— Он знает, что ему конец. Ему нечего терять, — возразил Марсель.
— Никто не любит признавать свое поражение. Я жду вас внизу.
В архиве в этот час никого не было. Жан-Жан спокойно взломал дверь.
К… Компо, Консильи, Констан, Контадини… Грязно-голубая тоненькая папочка. Он открыл ее. Прочел несколько пожелтевших страниц. Закрыл. Теперь все стало ясно. Несчастный Жорж: старик стал жертвой своей слишком хорошей памяти.
На лестнице послышались шаги. Появился Марсель, за ним шла Надья — волос из-за бинтов почти не было видно.
— Нашли?
Жан-Жан молча протянул ему папку. Марсель с Надьей пробежали дело глазами. От мальчика, найденного среди развалин, было ничего не добиться, он был в шоке, ругался и пытался укусить тех, кто к нему приближался. Его поместили в приют, и психиатр диагностировал невменяемость.
— Любовник матери убит ударом молнии? — удивилась Надья.
— Всякое случается, — проговорил Жан-Жан, — но что топор был принесен в комнату не молнией, это точно! Господи, какой идиот писал все это?
Марсель быстро пробежал страницы: около трупа был обнаружен оплавленный топор. Он передал папку Жан-Жану.
— Вы верите, что…
— Не знаю. Мужчина, женщина, ребенок. Мужчина мертв, женщина мертва, ребенок выжил, потому что ел собственную мать… А на кровати топор. И грозовая ночь.
— Просто фильм ужасов какой-то, — проговорила Надья.
— У фильма ужасов есть одно преимущество: ты знаешь, что он кончится.
— А что-нибудь осталось от этого сгоревшего дома? — вдруг спросил Марсель.
— От Ла Паломбьер? Не знаю. Можно съездить. Я записал адрес. Пока что Паоло не подает признаков жизни.
— Он проехал до того, как перекрыли выезды.
— Наверное, вам будет лучше остаться здесь, — проговорил Жан-Жан, обращаясь к Надье.
— Разрешите мне поехать с вами. Если Момо суждено умереть, я должна быть там. Дайте мне шанс.
Жан-Жан пожал плечами. Снял трубку.
— Вызовите мне Костелло и Рамиреса. Пусть ждут в Таннероне. Гренуйе, шестьдесят пять. Вилла Ла Паломбьер. Нет, никакого фургона. Они должны действовать незаметно. Погасить фары, остановиться за сто метров.
Он повесил трубку и обернулся к Марселю и Надье:
— Ну что, едем?
Ночь была душистой и шелковистой, как лепесток розы, теплой и нежной, как кошачьи ласки.
Но для Момо эта ночь жглась как огонь. Коротышка, сжимая ему шею так, что почти нельзя было дышать, прижимал его к себе, так что его локоть находился под самым подбородком мальчика. Ноги Момо едва касались земли. Сердце бешено колотилось под пижамной курточкой. Ему нестерпимо хотелось писать, и он боялся, что не сможет терпеть.
Человек вывез его за город. Здесь все было черным, ни луны, ни птиц — совсем не так, как по телевизору. Момо пугал непрерывный стрекот цикад — как будто армия людоедов, спрятавшаяся за деревьями, точила свои острые ножи.
Сумасшедший выволок его из пикапа, колючки расцарапали ему щиколотки. Теперь они укрывались за наполовину обрушившейся стеной какого-то дома, стоявшего в руинах. Совсем рядом хрипло заухала жаба, и Момо вздрогнул, представив, как ее длинный слюнявый язык касается его ступней.
Коротышка цедил что-то непонятное сквозь зубы, и голос у него был скрипучий. Темные очки, несмотря на непроглядную тьму, он не снял. В правой его руке поблескивала опасная бритва, которой он перерезал горло Пепе. Вспомнив о Пепе, Момо чуть не захлебнулся слезами. Дед умер совсем как в телевизоре — сначала он кричал, а потом глаза у него закатились. Ему срочно надо пописать!
— Мне хочется писать! — отчетливо прошептал он.
Человек чуть отпустил руку.
— Заткнись!
— Но я больше не могу, мне нужно…
— Мне тоже хочется писать, — неожиданно сказал коротышка странным тоненьким голоском.
Он отпустил Момо, который принялся тереть себе шею. Коротышка присел и принялся расхаживать забавной утиной походкой.
— Паоло тоже хочет писать, но он боится темноты.
— Я тоже боюсь темноты, — любезно поддержал разговор Момо.
Может быть, этот господин сумасшедший как те, что он видел на видеокассетах у своего приятеля Эрика? Момо было известно, что с ними нужно разговаривать любезно, как будто они вовсе и не сумасшедшие.
— Ты никогда не был в темноте, в настоящей темноте! — в бешенстве рявкнул коротышка, и бритва сверкнула в его руке.
— Конечно, конечно, я никогда там не был. Это, должно быть, слишком страшно… Не нужно ходить туда, где темно.