— Ты заткнешься, щенок? У темноты есть зубы, и они тебя жуют, они отрывают от тебя куски, высасывают косточки…
Момо был весь мокрый. Ему срочно нужно пописать. Все, поздно. Моча уже текла по его смуглым икрам. Коротышка расстегнул джинсы, и струя мочи ударила в стену. Где-то очень далеко заурчал мотор. Коротышка быстро застегнулся, схватил Момо за шею и прижал к себе.
— Да ты обоссался, мерзавец!
— Простите, месье, простите…
— В следующий раз я тебе отрежу письку, слышишь?
— Я больше никогда… никогда такого не сделаю!
— Заткнись ты, черт возьми!
Человек ударил его кулаком по голове. Непрошеные слезы брызнули из глаз Момо. Он вновь увидел перед собой скорбные глаза Пепе и красную кровь, разлившуюся повсюду. Когда Момо вырастет, он возьмет ружье и убьет этого коротышку. Он убьет его изо всех своих сил.
Шум машины приближался. Коротышка заскрипел зубами, и звук этот в непроглядной тьме был таким странным, что становилось не по себе.
Жан-Жан выключил мотор, погасил фары. Под порывом ветра рядом зашелестели оливы, и на дороге замелькали серебристые блики. Пение сверчков напомнило Марселю воскресный пикник. Как это все было далеко! Надья, сидевшая на заднем сиденье, молчала. Марсель повернулся к Жан-Жану:
— Что будем делать?
— Надо пойти посмотреть, там ли его машина. Но действовать очень тихо. Мальчик у него.
— Спасибо, знаем! — отрезала Надья.
Жан-Жан с удивлением взглянул на нее. Может быть, это он был таким идиотом, что позволил какому-то маньяку украсть своего малыша?
— Почему вы не вызываете подкрепление? — не унималась Надья. — Гвардию или кого там еще?
— Если мы его вспугнем, то ваш сын — мертвец, ясно? Так что уж позвольте нам действовать, как умеем.
Марсель с оружием наперевес бесшумно выскользнул из машины. За ним — Жан-Жан.
— А вы сидите здесь и не двигайтесь, — прошипел он Надье.
Она молча и напряженно кивнула. Они двигались вдоль дороги крадучись, так чтобы и ветка не треснула.
Позади них остановилась машина.
— Рамирес и Костелло, — прошептал Жан-Жан и замер в тени кипариса.
Марсель вслушивался в темноту. Из нее вынырнул огромный темный силуэт Рамиреса и изящный — Костелло.
— Что происходит? — спросил Рамирес.
— Тсс! Так вот…
Жанно быстро ввел их в курс дела.
— Следовало бы предупредить жандармов, — заметил Костелло.
— Рамирес, ты следишь за машинами, — приказал Жан-Жан вместо ответа. — И ни шагу отсюда. Блан, вы со мной. Костелло, ты нас прикрываешь в двадцати шагах позади. Когда подойдем к зданию, возьмешь громкоговоритель. И не высовывайся. Идем, Блан.
Рамирес обиженно взглянул на Марселя. С каких это пор салаги беспогонные размахивают пушкой рядом с чинами? А ему чем прикажете заниматься? Может, начать регулировать движение на этой пустой дороге?
Внизу в облаке света посверкивали городские огни. За горами громыхнуло. Ветер усилился. По земле понесло листья.
Марсель и Жан-Жан, прижавшись к стене, метр за метром продвигались вглубь владения. Гром ударил еще раз, ближе, и гигантский зигзаг молнии расколол небо над морем. В воздухе запахло дождем. Гроза приближалась.
В нескольких метрах от них возвышались обгоревшие руины здания. Под большим платаном притулился голубой пикап. Марсель заметил его, только когда чуть не оказался внутри. Внутри было пусто.
Костелло было не по себе. Он не любил сельские просторы. Слишком уж тихо. Не любил ни коров, ни фермерш. Они тоже слишком спокойны. Ему была нужна городская суета, тесные бары, дым выхлопных труб. Деревня для него все равно как кладбище. Он почти что готов к тому, что из этой темноты появится какой-нибудь вампир в сопровождении целого отряда жадных и изможденных существ. Которые хотят жрать — ж-р-а-т-ь — пять букв. К тому же ему так хотелось пить, что в горле начинало саднить каждый раз, когда он сглатывал слюну. Под ногами зловеще похрустывали травинки. И он с наслаждением вспоминал, как пахнет ночью расплавленный асфальт.
Коротышка обильно потел. Момо мутило от этого острого и сильного запаха. Ему было слишком жарко, слишком страшно и очень хотелось пить. Коротышка перестал скрипеть зубами, но дышал он по-прежнему быстро и глубоко, и Момо чувствовал, как под кожей возле его уха бьется о грудную клетку сердце этого человека. Он мысленно твердил: «Сейчас придет легавый и убьет этого, сейчас придет легавый и…» Он представлял себе, как коротышка расквасится под гигантским сапогом Марселя, как расползется зеленым отвратительным желе, словно монстр в мультфильме, и от этого мальчику становилось немного легче.
Коротышка переместился на полметра, волоча за собой Момо. Через пролом в обвалившейся стене он теперь мог видеть подходы к дому. Ветер пронзительно завывал, его короткие порывы трепали деревья, гнули к земле сухую траву.
Повезло, что поднялся ветер, подумал согнувшийся вдвое Марсель, шаг за шагом продвигаясь вперед. В этом грохоте он не может нас услышать. Жан-Жан исчез из виду там, где заканчивалась стена. Марсель обошел старый, наполовину сгнивший почтовый ящик, на котором еще можно было прочесть «Ла Палом…». До ближайших домов было метров пятьсот. Молния где-то внизу выхватила из тьмы бухту. Марсель был весь в поту, как после турецкой бани. Он был уверен, что Паоло скрывается среди этих разрушенных стен. Не один. С Момо. Он наверняка похитил Момо, чтобы воспользоваться им как разменной монетой. Чтобы выкупить себе свободу. Но сколько еще времени его мозг будет работать в пределах логики? Чудовище в любой момент могло одержать верх, и тогда Момо будет растерзан.
Жан-Жан застыл в слепящем свете молнии. Он боялся, что его силуэт слишком заметен в этом белом разряде. Жара стала просто удушающей. Ветер гнал клубы сухой, обжигающей пыли. Южный ветер, подумал Жан-Жан, южный ветер, который несет с собой песок. На его обнаженную руку тяжело упала капля дождя. Жан-Жану нестерпимо захотелось потоков с небес, потопа, все сметающего на своем пути: тогда он, среди грохота и переплетения струй, сумел бы прыгнуть прямо в сердце этих развалин.
Тяжелая капля упала на лицо коротышки, поползла по сведенной судорогой щеке и добралась до то и дело дергавшегося уголка рта. Коротышка от неожиданности заморгал.
Сейчас будет дождь, подумал Момо со смутным облегчением, большая гроза. Момо любил грозу. Любил, зарывшись в мамину постель, слушать, как шумит гроза. Мама. Слезы навернулись ему на глаза, и он икнул. Коротышка нагнулся и зашептал прямо ему в ухо, припав к нему губами:
— Слышишь их? Слышишь? Слышишь этих липких червей: они ползут-ползут, вот они, сейчас ты их увидишь, они будут ползти у тебя по ногам, липнуть к твоим губам, забираться, копошась, в рот… Молчи! Иначе они тебя сожрут. Чувствуешь, как воняет? Видишь, как темно? Кровь капает нам на головы, чувствуешь, как она течет?