– Не хочешь говорить, где и с кем ты шляешься, будешь сидеть дома под замком! – рявкнул отец.
Это стало последней каплей, переполнившей чашу Лилиного терпения. Девушка хлопнула дверью своей комнаты и упала на кровать, сотрясаясь от рыданий: никто ее не понимает!
Наутро мама заново заладила свою шарманку.
– Лилечка, я вот что, – тихо проговорила она, войдя на кухню, где Лилька варила себе кофе. – Я всю ночь думала и решила, что в чем-то ты права. МГУ скорее отец выбирал, чем ты. Может, действительно не твое это. Подумай насчет ВГИКа или другого вуза? Ничего ведь не потеряно, в армию тебе не идти. Поступишь заново летом и начнешь учиться, правда, дочка?
– Угу, – промычала Лиля, отвлеченная тем, что в кармане брюк завибрировал мобильник. Пришло сообщение от Марата: «Привет, малыш! Сегодня давай так же, как обычно. Не звони, я работаю. Целую».
– Ну, ты подумаешь? Ты согласна со мной, Лиля?
– А? Что? – Она очнулась. – Да, конечно, подумаю. Мам, ты извини, мне некогда. – Лиля вылила содержимое турки в чашку и, отхлебывая на ходу кофе, пошла в свою комнату. О чем ей надо подумать, она, конечно же, не знала. Да и до того ли сейчас, когда Марат написал ей эти два нежных слова: «целую» и «малыш».
Примерно через неделю разговор с родителями повторился.
– Лиля, ты подумала насчет вуза? – робко заикнулась мать, и эту тему тут же подхватил отец:
– Да, давай уже определяйся, а то время идет. Надо готовиться!
Лилька сначала отмалчивалась. Ее раздражали эти бесконечные разговоры об учебе. Что они все, помешались на этих вузах, что ли? Вон Марат, без вышки, и ничего, даже не парится. В клубы ходит, одевается стильно, и хата у него роскошная, обставлена не хуже, чем у них дома. Правда, съемная, но опять же, какой толк иметь постоянную квартиру? Вечно ее ремонтировать и трястись за нее, когда можно жить свободно и вольно: снять в одном районе, надоест – переехать в другой, в третий! Зачем загонять себя в какие-то непонятные рамки?
– Ненавижу вас всех, понятно? – закричала она, срываясь на визг.
– Это мы уже слышали, – спокойно ответил отец, заходя в комнату и вставая прямо над ней, плачущей в подушку. – Ты, моя дорогая, начинай, наверное, учиться и забывай про своего парня. Еще не поздно, восстановим тебя, сессия не завалена. А то мы что-то панике поддались. Думали с матерью, гадали: может, не ее это, может, мы не то направление, не тот вуз выбрали. А дело-то, оказывается, в каком-то хлыще! Ну, ничего, больше ты к своему дружку не пойдешь: ни на какие свиданки, ни в какие клубы! И заруби себе на носу!
– Не имеешь права, мне уже восемнадцать через неделю будет! Я совершеннолетняя! – завопила Лилька.
Но отец ничего не ответил, он молча вышел из комнаты.
Целые сутки она провела словно в тюрьме: без телефона, без возможности выйти из дома. Оскорбленная, обиженная, она ничего не ела целый день. «Пусть переживают, – думала она про себя. – Если умру с голоду, это будет на их совести!» В конце концов она выдержала всего лишь день и ночь, а наутро, проснувшись и осознав, что ей предстоят такие же нудные и бесполезные сутки, помчалась в комнату к отцу.
– Отдай мой телефон! – сразу с крика начала она. – Мне срочно надо поговорить!
Папа в это время читал газету, попивая чай. Услышав дочь, он отложил прессу и с укоризной посмотрел на Лилю.
– Во-первых, доброе утро! – спокойно сказал он. – Кажется, мы сегодня еще не виделись! А во-вторых, я тебе совершенно серьезно вчера сказал, что больше ты своего Марата не увидишь. Я вчера с ним даже разговаривал – в жизни не слышал более хамского обращения. С кем ты связалась?
Лилькин подбородок задрожал от нахлынувших слез.
– Не имеешь права! – кричала она. – Как ты вообще смел ковыряться в моем телефоне? Зачем ты ему звонил?
– Лиля, – отец посмотрел на часы, – у меня мало времени. На работу пора! Твой телефон останется у меня – это раз. Ты будешь сидеть дома, пока не возьмешься за ум, – это два. Не поможет домашний режим, отправим к психиатру, что-то ты в последнее время часто кричать стала. А теперь – марш в свою комнату, мне истерики здесь не нужны!
Лилька зыркнула на отца, стараясь выразить взглядом всю скопившуюся на душе ненависть, и выскочила обратно в свою комнату. Она проклинала папашку на чем свет стоит. Позвонить Марату – это же надо было до такого додуматься! Что он ему наговорил? О чем был разговор? А если Марат теперь никогда не позвонит ей? Если он решил ее забыть? Она этого не переживет. Не переживет! Хамское обращение… Это у отца оно – хамское! Всю жизнь только и знает, что приказывать – как ей жить, с кем дружить, что делать! Надоело!
Сейчас, по прошествии времени, Лиля смутно чувствовала, что именно противостояние родителей окончательно толкнуло ее в объятия Марата. Запретный плод сладок, а еще Марат прочно ассоциировался у нее со сладким воздухом свободы, самостоятельной, взрослой жизнью. Если бы не родители…
Она сжала ладонями виски и застонала.
Тогда ей все-таки удалось связаться с Маратом, позвонив ему с домашнего телефона, и именно Марат придумал для нее превосходный план.
Целую неделю Лиля жила в ожидании того, что скоро этот плен закончится. Она немного притихла, перестала кричать, возмущаться и высказывать родителям весь свой гнев. Постепенно и они смягчились.
– Лиль, твой день рождения скоро. Может, в театр сходим. Хочешь? – спросила мама.
Лиля помотала головой: она никуда не хотела идти с ними, она их по-прежнему ненавидела, только держала всю эту ненависть в кулаке, как учил Марат. Своему наставнику, любовнику и учителю звонила каждый день, бежала к телефону, как только за родителями закрывалась дверь и она оставалась дома одна. Плакала, рассказывала, как ей не хватает его. Марат утешал, говорил, что это ненадолго, что скоро все изменится. Издали он стал казаться Лильке самым лучшим человеком на земле, ее второй половинкой, с которой ее разлучают. Как в романах, которые когда-то она любила читать, как в старом кино.
На день рождения родители подарили ей серьги с бриллиантами. А Лиля, в свою очередь, сделала то, на что решалась уже несколько дней. Склонив голову, стараясь выглядеть как можно наивнее, она сказала:
– Я больше не могу так жить! Одна тоска! Я согласна вернуться в университет. Постараюсь как-то сдать эту сессию.
Она искоса посмотрела на родителей и с раздражением отметила, как заблестели от накатившихся слез глаза матери и как самодовольно ухмыльнулся отец – мол, вот, какой я хороший, сломал все-таки дочь.
Потом начались нотации от обоих. Через фразу говорилось «я так и знал» или «знала», «учись», «мы тебе только добра желаем» и все прочее. Лиля сидела на стуле опустив голову и ждала, когда этот дурдом закончится. Весь этот спектакль нужен ей только для одного – раскрыть эту домашнюю решетку на одно мгновение, всего лишь миг – ей хватит его для того, чтобы удрать к Марату, удрать навсегда. Она смотрела на своих родителей, и ей даже не было их жаль. «Сами виноваты, – думала Лиля. – Они сделали из меня служанку, заточили в тюрьму. Они не дают мне жить».