Я обернулась.
Он рассмеялся.
— В лицо мне не хочешь плюнуть?
— Хочу! Очень хочу!
Чего уж там скрывать, я зубы даже сцепила, чтобы ненароком этого не сделать.
— Что же тебя останавливает? — с издевкой изумился Саша.
История повторяется. Сколько же можно, мы так и будем ходить по кругу и плевать друг другу в лицо?! Ведь он плюнет в ответ, я знаю! Тогда плюнул и теперь сделает то же самое.
Да будь все проклято! Нет уж, я не стану плакать! Пусть!
— Не трудись, — как можно спокойнее бросила я, хотя саму чуть ли не трясло от бешенства. — Ну же, давай, догони его, расскажи все, что знаешь! Тебе ведь не терпится!
Всматривается в меня, не верит, что мне все равно! Ждет, когда слезы потекут. За свою стирку хочет насладиться моим несчастьем как следует. Упивается… как я вчера упивалась. Гадство! Что бы там ни выдумывали, правило бумеранга действует всегда, без исключений!
Что-то бежать за Вадиком он не торопится, стоит, лениво покачивается с носков на пятки. А шнурки у него черные в серебристую крапинку — и они отвратительны! Тот еще щеголь, белые джинсы, футболка бежевая в обтяжку…
— Да зачем мне куда-то бежать, он сам все узнает, — ответил Саша, растягивая с удовольствием слова, точно жвачку.
— Ну конечно, узнает, я и не сомневаюсь! Ты ведь ему при первом же удобном случае все сообщишь!
И чего я с ним говорю? С индюком этим надутым! Лучше уйти, уйти с высоко поднятой головой, хоть что-то у меня останется от леди.
— Не беспокойся, от меня он ничего не узнает.
— Ну да, так я тебе и поверила!
— Зачем мне это? — Саша покачал головой. — Если тебе нравится врать о своем возрасте, парне студенте, дело твое. Если тебе хочется подцепить душку Вадика, вперед!
— Какое благородство, просто не нахожу слов благодарности!
Он усмехнулся:
— Не стоит благодарности, прибереги ее для Вадика. Он любит, когда девчонки его благодарят. Хотя… тебе еще предстоит это узнать. Не стану всего рассказывать, тебе ведь неинтересно потом будет!
Болван! Пусть себе болтает. Мне дела нет. Лишь бы Вадику ничего не выболтал. Моя судьба не должна зависеть от чьего-то настроения. Я сама все расскажу, во всем признаюсь, нужно совсем немножко подождать, а вот когда мой смайлик влюбится… на руках меня будет носить! Тогда ему эта правда ерундой покажется! Вот дам ему почитать мой дневник, и мы еще посмеемся над этим вместе! Он посмотрит на меня, как сегодня, взглядом из романов и прошепчет: «Пустяки, любимая, не объясняй». А я поцелую его, так жарко, насколько дыхания хватит!
Благородство Донских для меня как гора с плеч, я даже забыла, что он по-прежнему стоит передо мной. А он и правда стоял и смотрел, прямо мне в глаза. Он до неприличия синеглазый. Даже жаль, что столь необыкновенный цвет достался такому негодяю.
— Ну что еще? — сердито возмутилась я.
— Ничего… мне кажется, ты и в шестнадцать будешь все той же глупой девочкой, которая мечтает вслух!
Я промолчала, а он пошел восвояси.
И все-таки у него пунктик, последнее слово должно остаться за ним. Ну и ладно! Пусть, если это цена его золотого молчания. И вообще, что значит вслух? Что значит ГЛУПОЙ? Это он меня оскорбил, что ли?
Я привстала на цыпочках, но его уже не было видно на тропинке. Не кричать же теперь: «Сам дурак!»
Кстати, истинные леди никогда не кричат, когда что-то их утомляет, они просто обмахиваются веером. Надо бы это записать!
Неделя пролетела незаметно. Ничегошеньки интересного не происходило. Ели по утрам кашу, а на полдник всякие вкусности, играли в пионербол, ходили на костры, один раз на дискотеку, куда не пришел ни один парень, перекидывались перед сном в карты. Рома целовался с Юлей, друг его никудышный оставил меня в покое, а Вадик… он, кажется, тоже оставил меня. Аля от него ни на шаг не отходила. У нее противный голос, тоненький, с визгливыми нотками. Как он ее терпит? Я ему нравлюсь, точно знаю! Он смотрит в мою сторону и за завтраком, и за обедом, и за ужином, и на костре. Постоянно! Но не подходит. А я схожу по нему с ума, он снится мне каждую ночь! Небесной канцелярии некогда мной заниматься, ведь на свете столько людей и всем что-то нужно, приходится ждать своей очереди.
День начался наперекосяк. Наша вожатая уехала по делам, поэтому зарядку отменили, нам позволили поспать подольше, но воспользоваться этим не удалось. Меня разбудила Жанна. Она ссорилась с Настей.
— Если ты без мозгов, — сердито говорила она, — тогда напиши себе это на лбу, чтоб к тебе никто не обращался!
— Сама ты без мозгов!
Люся сидела на подоконнике и листала журнал, точно не замечала всего происходящего.
— Что случилось-то? — спросила я.
Жанна шумно плюхнулась на кровать.
— Да она взяла мою расческу, начесала тут своих лохм и невинность из себя строит!
Мда-а-а, начесать лохм и строить невинность — это преступление века. Как бы глупо обвинение ни звучало, я понимаю Жанну. Если бы я или Люся начесали волос, вряд ли бы она заметила, а Настя находится у нас под надзором. Каждая ее оплошность страшно бесит. Она вся целиком и полностью вызывает раздражение. Мы не видим доброй улыбки, кроткого нрава, мы видим курносый нос, чувствуем неприятный запах изо рта, видим секущиеся кончики волос, пятно на майке. А она пытается заслужить наше уважение, лестью купить дружбу, в ответ на подколки делает вид, что смеется над собой, все наши обидные слова прощает. Мне ее бывает жаль, но что поделаешь, если жалость не так велика, как неприязнь? Должна ли я заставить себя быть снисходительной или это мое личное дело, что хочу, то и ворочу? Наверно, первое, ведь я раскаиваюсь. А если так, значит — я не права. Плохо, очень плохо забивать того, кто слабее, но разве я виновата, что сильные сбиваются в стаи? Виновата я, что сильным так славно дружить вместе? Слабые сами позволяют себя обижать, а сильные их обижают и обижают, все ждут реакции, вроде как уговаривают: «Давай же, соберись, хватит быть тряпкой». А толку? Слабые сразу сильными не станут. Ну, соберутся они, огрызнутся разок, а сильные: «Р-р-р-р-р!» на них. И все.
У Насти глаза на мокром месте, а Жанна спокойна, яблоко жует. Такой напряг в воздухе витает, что мне некомфортно и хочется нервно смеяться. Это, конечно, неуместно, и поэтому я говорю:
— Не пойму, что вы переживаете? Сейчас соберем Настькины волосы, сделаем куколку вуду и будем колдовать. Наколдуем себе на завтрак арбуз, тебе, Жанн, новую расческу, Люське свежий номер «Космо», мне… мне шоколадку наколдуем, а Настьке… Настьке — парня клёвого.
Девчонки засмеялись.
Напряга больше нет, мне становится очень хорошо. Тащусь от своего благородства. Но в глубине души понимаю, как сильно я не права. Сглаживать конфликт каждый раз, когда он назрел и вот-вот лопнет, точно прыщик, бесполезно, а по отношению к Насте — еще и несправедливо. Мы снова сделаем вид, что простили ее глупость, а она будет неискренне радоваться.