– Почему?

– Представляешь, кто такой Панчиков?

– Денег у него много, – сказал Щербатов.

– Если много, – сказал Чухонцев, – это чепуха. Когда денег очень много – люди меняются. И законы для них другие. Тебе – дождь холодный, а он сел на самолет – и в тропики. Дурак ты, Петя, что связался.

– Работа такая.

– Возьми таджика со стройки. Рассказать, как дело было? Таджик познакомился с покойным, выпили. Потом он Магомета придушил.

– Конкретный подозреваемый есть?

– Бери любого – оставь меня с ним на час.

– Сейчас не тридцать седьмой год.

– Чем плох тридцать седьмой? Прицепились к тридцать седьмому..

– Придумай что-нибудь помимо мордобоя, Гена.

Чухонцев доискивался до истины так: синим карандашом водил по списку, подчеркивал фамилию. Панчиков – три синие линии. Базаров – шесть синих линий. Кессонов – одна линия.

– Богатые знаешь как убивают? – сказал Чухонцев. – Они фантазию тренируют. Сидит буржуй дома на кушетке и думает: ананасы я уже ел, в бассейне купался. Что еще попробовать? Идет и убивает. Дело закроют. Сейчас скажу, сколько это будет стоить… – И Чухонцев, зарплата которого исчислялась шестью сотнями долларов в рублевом эквиваленте, принялся на бумажке прикидывать возможные размеры взятки.

– Не смогут закрыть. Оппозиция выступает против власти; а тут совпадение: лидеры оппозиции проходят по делу об убийстве – кто станет такое закрывать?

– Запад закроет, – сказал Чухонцев, ненавидевший далекий Запад так же сильно, как отечественных богачей. – Премьер-министр Франции – кто у них там? – позвонит нашему попугаю. Скажет: попирают права!

– Не позвонит премьер. Француженка в деле имеется, она же информатор нашей конторы, она же сожительствовала с покойным татарином. Допустим, убитый был правоверный мусульманин.

– Допустим.

– Если так, то он мог быть связан с национальными партиями, а национальные движения связаны с террористами в Европе. И французский сенат закрыть такое дело не даст.

– Вся надежда на французский сенат. – Чухонцев снабдил эту фразу непечатными примечаниями.

– Закроют, конечно, – подумав, сказал Щербатов. – Но не в один день. Считай, что некоторое время у нас есть.

– Месяц?

– Представь, что ты маршал Конев, а я маршал Жуков. Нас с тобой позвали в Ставку и сказали: желательно прорваться на Ржев, выйти на западное направление, разгромить врага и гнать до Берлина. Ты бы что сделал?

– Я не маршал.

– Так у тебя и задача скромнее. Одного убийцу надо взять.

– Ну-ну, – сказал Чухонцев.

6

Подошел пожилой человек с картофельным лицом, взял Фалдина за локоть, сказал:

– Вы куда? Надо со всеми. Решили выдвигаться в сторону Кутузовского, пройдем до Садового с транспарантами, там нас подберут автобусы.

– А если кому домой пора? – спросила женщина. – С утра здесь стоим.

– Гражданское сознание у тебя имеется? На Болотной и то организация лучше… А хочешь – ступай, кто тебя держит, – сказал пожилой с обидой. – Пожалуйста, ступай…

– Да я что, я как все…

– Я, думаешь, домой не хочу? – сказал пожилой. – Но дело надо сделать.

Он обратился к Фалдину и Холокостину:

– Возьмите транспарант. Вон тот возьмите, потяжелее, мужики вы здоровые.

У автобусов лежали на снегу транспаранты – самый большой, с двумя древками и полотнищем посередине гласил: «Сохраним Россию».

– Вот этот берите и выдвигайтесь.

Они взяли транспарант, полотнище сразу надулось под ветром, нести его было неудобно.

Пожилой оглядел толпу:

– Ну что, быдло, будем строиться.

В толпе засмеялись.

– Давайте по восемь в ряд.

– А ты где работаешь? – спросил Холокостин. Он на «ты» перешел.

– В газете. – Фалдин почти не соврал. Не про телевидение же говорить.

– А как называется? Я газеты читаю.

– «Труд», – сказал Фалдин.

– Это еще нормальная газета. А то, бывает, в «Коммерсанте» работают. Там у евреев, говорят, зарплаты хорошие! Тебе сколько башляют?

– Полторы, – сказал Фалдин, а сам подумал: «Черт его знает сколько им там теперь платят». Полторы тысячи долларов – звучит вроде нормально. На своей программе он получал пятнадцать тысяч – это, разумеется, не считая акционерских и тех, что получал как продюсер нескольких передач. Полторы – такие зарплаты где-то есть, он слышал.

– Могли бы и побольше платить, – сказал Холокостин зло, – на полторы не проживешь. Одет ты чисто. Я думал, ты две – две с половиной гребешь.

– Ну ты скажешь, – сказал Фалдин.

– А что такого, я в прошлом году стабильно две штуки делал в месяц – правда, почти не спал, – сказал Холокостин. – Часа три спал. И машина у меня была новая. Я таксист.

– Две – это сильно, – сказал Фалдин.

– Выдвигаемся, – сказал пожилой человек по фамилии Пухнавцев. – Замерзнем здесь к свиньям.

– Что ж президент погоду не заказал? – сказали смешливые девушки.

– Не смешите, девчата. Работать надо.

7

Не могут они обвинить невиновного, твердил Панчиков. Но супруга его, здравая дама, сказала: могут.

Российское судопроизводство прославлено лживостью. Не столь давно расправились с опальным богачом. Богач являлся флагманом свободного бизнеса в России, но заспорил с президентом. И осудили! Все воруют, а осудили одного – который заспорил с властью. Мол, не платил налоги! Никто не платит – но за решетку бросили именно его! Конечно, пресса возмутилась, но заключенному не легче. Семен подумал, что если его посадят в тюрьму, общественность не поможет.

– Обидно! – сказал Семен Семенович.

– Не обидно, а оскорбительно, – поправила супруга. – Обидеть нас они не могут.

– Обидно то, что реальный убийца существует. И его не трогают.

– Повторяю: здесь не действуют цивилизованные правила. Когда иду по улице – вижу, как на меня неприязненно косятся местные женщины. Бедняжки не могут понять, что после пятидесяти лет допустимо ходить с распущенными волосами.

Супруга Панчикова в свои шестьдесят два года носила длинные кудри с вплетенными в них лентами – на улице Чаплыгина смотрели на эту прическу (нормальную для Гринвич-Виллидж) неприязненно.

– Ты понимаешь, речь не о прическе. О менталитете нации.

– Понимаю.

Убийца сидел вместе с ним за столом. Убийца ему знаком. И этот убийца тоже будет мне сочувствовать, думал Семен Семенович.