Выйдя за ворота, Мила направилась по улице вверх. В этот раз она была уверена, что дома никого, кроме Шалопая, нет. Перед тем как уйти со свадьбы, она видела Акулину и Гурия, которые сидели за столом с остальными гостями. Кажется, они оба весело проводили время.
Шум свадебного гуляния преследовал Милу до поворота, но стоило ей завернуть за угол, как музыка и смех смолкли, словно тишина, исходящая от леса вокруг Плутихи, приняла ее под свои невидимые крылья.
Смеркалось. Солнце едва исчезло за горизонтом, а на небе, стремительно наливающемся синевой, уже была видна неполная луна. Чуть в стороне от нее, как небесный маяк, пульсировала сиянием первая вечерняя звезда — Венера. Других звезд еще не было видно.
Прислушиваясь к шуму свадьбы, который сейчас казался совсем слабым и словно приглушенным, Мила со вздохом призналась себе, что сбежала вовсе не из-за пристального внимания Лютова, каким бы раздражающим оно для нее ни было. Она просто не могла долго находиться там, где всем так весело, потому что сама она, кажется, разучилась веселиться.
Мила смотрела вокруг и видела улыбающиеся лица. Слышала оживленные голоса и смех. А перед глазами у нее почему-то все отчетливее возникало воспоминание о похоронах. Она пыталась отогнать его, заставляя себя смотреть, как танцуют новобрачные — медленно, словно кто-то наложил на них сонные чары. Всматривалась в лица Фреди и Платины — они улыбались друг другу, и в этих улыбках было что-то настолько личное, что Мила смущенно отводила взгляд… И воспоминание о похоронах снова вставало перед глазами, словно всплывало на поверхность ее сознания. Вот почему она сбежала.
Похороны… Это было весной, в апреле…
* * *
Тело ее отца похоронили на Троллинбургском кладбище под чужим именем. Для всех теперь это была могила Игнатия Воранта, известного как Лукой Многолик. Лишь немногие знали, что на самом деле человек, которого положили в эту могилу, даже не был магом, но доказать это, по словам Велемира, было довольно трудно.
Установленное на могилу надгробие, на фоне всех остальных вокруг, без фотографии выглядело сиротливо, и Мила пожалела, что не подумала об этом раньше. Ведь у нее было фото отца, она могла сделать копию для надгробной плиты заранее, просто не догадалась.
День похорон выдался солнечным и безветренным. На деревьях, растущих вокруг могил, уже зеленела первая листва. Кое-где расцвели розовыми и сиреневыми цветами кем-то заботливо посаженные кустарники. Мила долго смотрела на могилу отца. Она была растеряна.
— Ты как? — спросила подошедшая сзади Акулина.
Мила, не оборачиваясь, ответила:
— Не знаю, что я сейчас чувствую. В эту могилу сегодня опустили тело моего отца, но ведь на самом деле он умер восемнадцать лет назад. То есть… его душа ушла из этого мира восемнадцать лет назад… А его тело… — Мила с силой сжала веки и какое-то время стояла зажмурившись, потом медленно покачала головой. — Я не понимаю, кого я сейчас хороню. В голове все перемешалось.
Акулина рядом тяжело вздохнула, но ничего не сказала. Мила была уверена, что она понимает ее. Ведь Акулине была известна правда, которую не знал почти никто: на протяжении семнадцати лет Лукой Многолик жил в чужом теле. Каким-то таинственным образом, когда он был заперт в подвалах Гильдии, ему удалось обменяться телом с другим узником. Этим узником был отец Милы — он был простым человеком, поэтому пропитанное магией тело Многолика отторгло вселившуюся в него душу. В тот день отец Милы умер. И только теперь, восемнадцать лет спустя, он наконец был похоронен.
Мила открыла глаза.
— Я так хотела найти могилу Асидоры, — тихо сказала она. — Я только сейчас поняла, что просто искала доказательства того, что у меня была семья.
Легкий порыв ветра колыхнул листву на ближайших деревьях. Акулина по-прежнему молчала и слушала.
— А теперь я стою возле могилы моего отца, — продолжала Мила, — но ничего не изменилось. Никакой связи с семьей я не чувствую. Как будто я появилась ниоткуда. Наверное, это потому, что меня в жизни ни с кем не связывали кровные узы. Бабушка и тот человек… они не в счет. Как я могу считать их своей семьей? Она всегда относилась ко мне, как к чужой, а он… больше всего на свете он хотел от меня избавиться.
Мила посмотрела на надгробную плиту без фотографии.
— Здесь лежит мой отец, а я все равно чувствую себя так, будто никакой семьи у меня нет и никогда не было.
— Это не так, — вдруг с горечью произнесла позади Акулина; ее голос показался Миле одновременно очень грустным и отстраненным, словно она говорила сама с собой.
Мила вдруг испугалась собственных слов и, стремительно повернув лицо к Акулине, сказала:
— Извини! Я не хотела тебя обидеть. Ты ведь была моей семьей все эти годы… — Она растерянно отвернулась. — Я не то хотела сказать…
Акулина одной рукой обняла ее за плечи.
— Я знаю, — мягко сказала она. — Знаю, о чем ты говоришь. И понимаю, что никогда не могла заменить тебе мать. Я была скорее твоей старшей подругой.
Акулина опять вздохнула. Ее рука исчезла с плеча Милы. Обернувшись во второй раз, Мила заметила, что Акулина отворачивает лицо.
— Акулина? — озадаченно позвала ее Мила.
Та, словно очнувшись, улыбнулась в ответ на вопросительный взгляд.
— Ничего, — покачала головой она. — Просто задумалась…
Когда они уходили в тот день с кладбища, Мила обернулась, чтобы бросить последний взгляд на могилу отца, и пообещала себе, что обязательно сделает фотографию для надгробной плиты. Она подумала, что если будет приходить сюда, а с надгробия на нее будут смотреть знакомые серые глаза, так похожие на ее собственные, она в конце концов сможет ощутить хотя бы частичкой своего сердца, что здесь похоронен родной для нее человек — ее отец.
* * *
Милу вырвал из воспоминаний громкий собачий лай где-то поблизости. Окончательно вернувшись в настоящее, она повертела головой. В радиусе видимости не было ни собак, ни других животных, и Мила решила, что, видимо, чей-то привязанный к конуре пес принялся гавкать на прошмыгнувшую мимо него кошку.
Отвлекшись от дороги, Мила тотчас была наказана. Задев ногой какой-то предмет, оказавшийся у нее на пути, она споткнулась и с коротким вскриком упала на четвереньки. Боль она почувствовала с запозданием — острое жжение чуть выше щиколотки. Переместившись с четверенек в сидячее положение, Мила бросила взгляд вдоль правой голени — внизу алел глубокий порез. С шипением втянув в себя воздух сквозь сжатые зубы, Мила скривилась.
— Больно же… ох…
Рядом валялась разбитая бутылка из-под шампанского. Наверное, ее выронили случайно, когда везли на свадьбу ящики с вином. Досадуя про себя, что никому не пришло в голову убрать ее с дороги, Мила осмотрела рану. Осколков стекла в ней, кажется, не было, но рана сильно кровоточила. Кровь стекала по щиколотке на ступню и капала на землю. Мила огляделась в поисках чего-нибудь, чем можно было бы зажать рану. Подошел бы лист подорожника, но на этом участке дороги он, как назло, не рос. Опомнившись, она полезла в карман, надеясь найти там носовой платок, однако карманы ее платья были пусты. Ей не хотелось оставлять после себя на дороге следы крови, поэтому Мила, не зная, что еще можно сделать, зажала рану ладонью. Однако кровотечение было слишком сильным — пальцы тотчас стали мокрыми от крови.