- Конечно, я, - мой ответ последовал быстро и уверенно.
- Почему вы, а не он?
- Потому что я - музыкант, и я знаю, что нужно сделать, чтобы передать замысел автора музыки. А этот человек - дилетант, он этого не понимает и поэтому ошибается.
- Да нет, друг мой, - Мария усмехнулась, - это вы ошибаетесь. Просто у вас с этим человеком разные цели. У вас цель - донести до слушателя замысел автора, и с точки зрения этой цели вы действуете правильно. А у того человека - другая цель, он хочет УСЛЫШАТЬ музыку. И с точки зрения его цели вы действуете совершенно неправильно.
- Но это его проблемы, - я все еще сопротивлялся, но уже из последних сил. - Пусть поставит перед собой другую цель, тогда у нас с ним не будет разногласий о том, что правильно, а что - нет.
- Прекрасно, - Мария звонко расхохоталась. - Пять с плюсом! А скажите-ка мне, голубчик, почему он, этот другой человек, должен ставить перед собой другую цель? Почему он, а не вы, а?
- Потому что... - начал я с разбега и осекся. Эта старая карга все-таки поймала меня. Снова. В который уже раз? В двадцатый? В сотый? Я уж и счет потерял.
- Что замолкли? Стыдно? - насмешливо подцепила меня Мария. - Это хорошо, что стыдно. Тогда уж я за вас договорю. Другую цель должен ставить кто-то другой, а не вы, потому что вы-то не можете ошибаться, и цель, которую вы перед собой поставили, наверняка правильная и достойная, она самая лучшая и вообще единственно возможная, а если у кого-то цель Другая, так он сам дурак и сам во всем виноват. Ведь так, дружочек? Вы именно это подумали?
- Но не в таких резких выражениях, - возразил я.
- Сути не меняет, - строго отрезала старуха. - Вы изначально отвергаете за другими людьми право иметь цели, отличные от ваших. Отсюда и все ваши беды. Поэтому когда вы говорите кому-то, что он поступает неправильно, вас не понимают, более того, вам пытаются возражать, с вами не соглашаются, вот ведь ужас-то! Поймите вы, наконец, что каждый человек в каждую минуту своей жизни поступает правильно, потому что он делает то, что соответствует той цели, которую он на данный момент перед собой ставит. А то, что вам эта цель не нравится, вы с ней не согласны, она вас не устраивает - это совсем другой вопрос. И вам нужно научиться считаться с правом других людей иметь цели, отличные от ваших. Вот когда научитесь, тогда вам станет куда легче жить. И вам сразу многое станет понятным.
- Ну хорошо, - сдался я, - вы меня убедили. Но все равно методы воспитания, которые применяет Анна, вернее, отсутствие и воспитания, и самих методов...
- Голубчик, вы плохо усваиваете уроки, - Мария укоризненно покачала головой. - Вам не приходило в голову, что поведение Анны со своими детьми абсолютно адекватно тем целям, которые она перед собой ставит?
- Да какие же могут быть цели у такого странного, с позволения сказать, обращения с детьми? Мать должна научить своих детей жить в обществе, она должна дать им образование, привить навыки обязательности, аккуратности, ответственности, приучить быть вежливыми. Ничего этого Анна не делает.
- А зачем? Зачем ей это делать?
- Но я же сказал: чтобы...
- Слышала, слышала, я не глухая, - в голосе старухи мелькнуло едва заметное разочарование от моей, по всей вероятности, непроходимой тупости. Но я, честное слово, не успевал за ее мыслью. - Вы сейчас начнете излагать мне цели воспитания, имеющие широкое хождение в вашей среде. А если у Анны цель другая? Ну допустите же в свою негибкую фантазию такую простую мысль, и все сразу же встанет на свои места. У Анны другая цель. И все, что она делает, полностью этой цели соответствует. Дошло наконец?
Я глупо кивнул и тут же еще более глупо задал вопрос:
- А какая у нее цель?
- Не знаю, голубчик. Мне не дано знать. И вам тоже. Это - великая тайна матери. Любой матери, не только Анны. Лишь мать самым донышком своей души знает, даже не знает - только слегка чувствует, зачем ее ребенок появился на свет, какова его цель и что нужно сделать матери, чтобы эта цель реализовалась. В этом и есть великая тайна материнства. Только в этом, дорогой мой, и ни в чем другом. И соваться в эту тайну с прямолинейными нравоучениями непростительно.
* * *
В Бонне в вагон вошли несколько человек, но я увлеченно дописывал эпизод и взглянул на пассажиров только тогда, когда в динамике зазвучала немецкая речь, в которой мне удалось выделить слово "Кельн". Подъезжаем. Торопливо убрав в сумку блокнот, я допил остатки пива из банки и вышел в тамбур, поближе к двери.
При первом же взгляде на Кельнский собор сердце, как всегда, остановилось на мгновение и громко простонало: "Ах ты господи, какая же красота!" Удивительно, столько раз я бывал здесь, а привыкнуть не могу. Постояв на площади перед собором и вдоволь налюбовавшись изысканными очертаниями архитектурного памятника, я побрел в сторону Старого рынка. Наверняка в прошлом году я тоже туда ходил, люблю смотреть на памятник Гретхен. Сам-то памятник ничего особенного собой не представляет, но легенда о Гретхен и Яне мне ужасно нравилась, и каждый раз, глядя на обрюзгшую женскую фигуру, я испытывал одновременно злорадство и ощущение абсолютной справедливости происшедшего. Суть легенды состояла в том, что батрак по имени Ян влюбился в Гретхен, дочь зажиточного крестьянина. Гретхен, натуральное дело, глядела на своего поклонника свысока, да и папаша ее такой мезальянс вовсе не приветствовал. Тогда отчаявшийся добиться ответной любви и родительского благословения Ян завербовался в солдаты и ушел воевать. Воевал он до того успешно, храбро и самоотверженно, что дослужился до генерала. Времени эта карьера, надо полагать, заняла немало. И вот возмужавший Ян, в роскошном генеральском мундире и при сабле, является на родину, чтобы теперь уже на полном основании попросить руки высокомерной красавицы Гретхен. И что же он видит, несчастный? Сидит его ненаглядная Гретхен, сильно постаревшая, растолстевшая и унылая, на рынке и торгует сельхозпродукцией с папашиной фермы. Смотрит на нее бравый красавец-генерал и задает себе сакраментальный вопрос: оно ему надо? А в воздухе так и носится ответ: да пожалуй что, и не надо.
Очень мне эта история нравится, даже и не пойму чем, но нравится. От Старого рынка - к церкви Святого Мартина, где во дворе стоят металлические фигуры, выполненные в человеческий рост, - фольклорные герои Тюннес и Шель. Тюннес, в крестьянской одежде, без головного убора (верх неприличия по тем временам!), олицетворяет народную мудрость и здравый смысл, а пижонистый Шель, в котелке, смокинге и при "бабочке", являет собой образованного горожанина, высокомерного и утонченного интеллигента, почти сноба. Такие парочки есть в фольклоре многих народов и даже на современной эстраде, у нас, например, чем-то вроде Тюннеса и Шеля были в свое время Тарапунька и Штепсель, а позже - Карцев и Ильченко.
Куда еще я мог пойти в прошлом году? Предварительно изучив расписание, я убедился, что электрички, на которых можно доехать до Тройсдорфа, уходят каждые десять-пятнадцать минут. Вряд ли я, едва выйдя из вагона в Кельне, кинулся, ломая ноги, в кассу за билетом и на другую платформу к поезду, на меня это не похоже, не мой стиль. Скорее всего я, как и сегодня, первым делом посмотрел расписание, потом купил билет и отправился погулять, подышать воздухом, полюбоваться собором. Наверняка захотел перекусить и выпить пива. Терпеть не могу спешки и суеты... Хотя в прошлом году шли дожди и дул сырой ветер, так что, возможно, перспектива прогулки меня не особо прельщала. Но мимо собора я все равно не прошел бы. И к памятнику Гретхен сходил бы. И от закуски со светлым нефильтрованным пшеничным пивом не отказался бы, я себя знаю. Но с другой стороны, я ехал в Тройсдорф по делу, меня гнало туда любопытство и желание получить "горячую" и взрывоопасную информацию. Вряд ли я стал бы прохлаждаться, наслаждаясь любимыми памятниками, когда впереди ждет что-то интересное и важное. Да, скорее всего так и было, я уехал в Тройсдорф минут через пятнадцать после приезда в Кельн, посмотрел расписание, купил билет и отбыл. Зато на обратном пути времени у меня было предостаточно, ведь я собирался ехать назад в семь вечера, именно так я договаривался с Вероникой, которая должна была встречать меня во Франкфурте. Предостаточно времени... Сейчас посчитаю. Муся сказала, что я уехал в прошлом году из Франкфурта тем же поездом, что и сегодня. Значит, в Тройсдорф я прибыл примерно в половине второго. Еще полчаса максимум отведем на поиски нужного адреса - в два я уже был у Яновского. Сколько я с ним разговаривал? Ну час, ну от силы - два, все-таки не встреча одноклассников, о чем долго базарить-то? Стало быть, от Яновского я ушел самое позднее - в четыре, ну хорошо, пусть в пять, но точно не позже пяти. Допустим, он не проявил чудеса гостеприимства и не отвез меня на вокзал на машине, я потопал к поезду пешком, это еще полчаса (а кто его знаете может, и пять минут), минут десять ждал поезда (а может, и не ждал), двадцать минут ехал. Итак, в Кельне я оказался самое позднее - в шесть вечера, а на самом деле наверняка намного раньше. До семи у меня оставался как минимум час. Энергичным шагом я вполне успевал обойти все любимые мною места и даже слегка поесть-попить.