А Ксения Владимировна, присев вновь на свой стул, уже рассказывала:
— Мы с Василием знаем друг друга с детства. Я ведь урожденная Сташевская, наше имение неподалеку. Отцы дружили, ездили друг к другу в гости, брали нас, детей, подшучивали над нами, называя женихом и невестой. Но сами и всерьез сговорились, что со временем, коль мы будем не против, они нас обвенчают.
— Вася старше меня на шесть лет. Помню, когда мне было года три-четыре, он охотно со мной возился, водил за руку по саду, катал на своей лошадке, змея воздушного для меня запускал. Но, повзрослев, потерял ко мне всякий интерес, Да и видеться мы стали редко: он жил в городе, учился в гимназии, а меня увезли в пансион в Киев. Летом, на каникулах, я жила дома, в усадьбе. Его же часто и летом не было: он уезжал к своей бабушке в Вологодскую губернию. По-настоящему мы встретились пять лет назад, когда я окончила пансион, а Василий, послужив в уланах, поручиком вышел в отставку.
Ксения Владимировна замолчала, опустив голову и водя пальцем по ободку чайного блюдца. А когда подняла глаза, они были огромны и влажны от сдерживаемых слез.
— Я знаю, — голос ее дрогнул, — что с ним случилось что-то очень плохое. И готова рассказать всё, любую подробность, если это поможет вам в поисках. Я так благодарна, что вы приехали!
Чтобы дать хозяйке время успокоиться, Викентий Павлович достал трубочку и попросил позволения курить. Она тотчас же принесла ему бронзовый курительный прибор, сказав, что муж тоже курит. В табакерке был отличный табак. Викентий набил трубку и с удовольствием выпустил первые облачка дыма.
— Поверьте, Ксения Владимировна, — сказал он, — иногда самая, казалось бы, незначительная деталька дает направление всему поиску.
Женщина уже поборола свое волнение. Петрусенко видел, что ей и самой хочется говорить — о муже, о себе, обо всем, что их связывает.
История оказалась незамысловатой, но трогательной тем чувством, которое испытывала девушка, а после — юная жена.
Детское восхищение и привязанность к взрослому соседскому мальчику незаметно превратились в девичью нежность и влюбленность. В пансионе, пропитанном атмосферой девчоночьих сердечных тайн, подружки писали письма своим юным кузенам, бросали в окна записочки гимназистам, а самые смелые тайком бегали на свидания к таинственным незнакомцам. Ксения держалась в стороне от той веселой и захватывающей возни, но это не вызывало у девочек неприязни. Они знали: Сташевская обручена, ее суженый — офицер уланов. Она и сама в это верила: ведь недаром отцы ее и Василия, полушутя-полусерьезно, собирались поженить детей.
Василий вышел в отставку рано, о причинах она не знала да и не допытывалась. Наоборот, была рада, что он вновь постоянно рядом. А он и вправду вел себя так, словно век собирался жить в имении, никуда не уезжая. Встречались они просто, как давние друзья. Но Ксения не могла не увидеть, что Василий приятно удивлен: восемнадцатилетняя девушка мало походила на того неловкого подростка, каким он видал ее последний раз — четыре года тому назад.
Они вновь стали видеться, правда не слишком часто. Девушка по своему желанию поступила учиться на курсы сестер милосердия в губернском городе, а Захарьев-младший с головой ушел в хозяйственные заботы. Отец его, Артемий Петрович, часто болел, и сын все больше забирал дела в свои руки. Приходилось и уезжать надолго.
Встречи молодых людей были приятны им обоим. Ксения видела это, сердце ее томилось радостным предчувствием, но время шло, все оставалось по-прежнему. А случалось, Василий становился неприветливым и даже резковатым с нею. Да, это было.
Прошло три года. За это время один славный человек, молодой учитель, брат ее городской подруги, просил ее руки. Он был ей очень приятен, но Ксения отказала. Она любила и ждала. Однажды утром от Захарьевых прискакал слуга: ночью старый хозяин скончался. На похоронах Василий стал рядом с Ксенией и взял ее за руку. А вскоре сделал предложение.
Через полгода Ксения оказалась полной хозяйкой 3ахарьевки: матери Василий лишился уже лет десять назад. Стояла поздняя осень, урожай и подати были собраны, и Василий сказал: «Что делать в деревне зимой?» Они уехали. В губернском городе у Захарьевых имелся прекрасный дом, подготовленный слугами к их приезду. Но там они пробыли всего два дня, Василий торопился дальше — в Киев, Москву, потом, весною — в Крым, а после в Варшаву, Берлин… И лишь второю весною, совсем недавно, они вернулись в родовое имение, по которому Василий скучал, она это чувствовала.
— Так что же удерживало его в дальних краях? — спросил Петрусенко. — Ваше желание?
— Нет, наоборот, видя его настроение, я звала вернуться. Но он сразу принимал веселый вид, шутил, что стать уездными домоседами мы еще успеем, и вез меня дальше.
И недели не прошло после возвращения Захарьевых в имение, как Ксения ощутила перемену в муже. Энергичный, остроумный, душа компании, нежный и внимательный к ней — таким она знала его больше года. В Захарьевке Василий сделался меланхоличным, а иногда просто угрюмым. И впервые довел ее до слез пренебрежительным, раздраженным тоном. Правда, это было один раз, и раскаяние его казалось таким искренним, что она, конечно же, простила. И следователю не стала бы говорить — да только просил он не упускать подробностей. Он, заинтересовавшись этим моментом, спросил;
— Как вы думаете, что вызвало в Василии Артемьевиче такие перемены? Может, у вас был на эту тему разговор? Вы спрашивали его?
Да, Ксения пыталась помочь мужу, пыталась понять, что с ним происходит. Но он мрачновато отшучивался, а, замечая испуг в ее глазах, брал себя в руки, становясь ненадолго прежним — веселым и ласковым. Он сразу по возвращении рьяно занялся хозяйством. И молодая жена поняла, что таким образом он пытается лишить себя свободного времени — лихорадочно ищет себе занятие.
— Боже мой! — Ксения обхватила руками свои худенькие плечи, словно мерзла, — Я нынче почти уверена, что его настроение связано с его исчезновением!..
До конца дня Викентий Павлович ходил по имению. Барский дом был красив и ухожен. Еще утром, подъезжая по широкой, уложенной желтой плиткой дорожке к высокому крыльцу с колоннами и дубовой резной дверью, Петрусенко подумал, что тут живут люди если не богатые, то очень обеспеченные. Широкие гостиные с удобными креслами и маленькими столиками, каминами и картинами на стенах говорили о том же. Мебель кабинетов — Захарьева-младшего и покойного Артемия Петровича, была отменной, в шкафах книги на родном, а также на немецком и французском языках. Следователь посидел в кабинете нынешнего хозяина, просмотрел стопку деловых бумаг, полистал подшивку газет. Он еще не знал, что хочет найти, да и не искал — осматривался. Говорил с людьми. Три разговора показались ему интересными.
Дворецкий, давний слуга Артемия Петровича, находился неотлучно при старом хозяине в последние дни его жизни. Захарьев-старший уже не вставал, знал, что часы его сочтены, и позвал сына. Это случилось вечером, а, прожив еще ночь, под утро он умер. Но тогда, в темной комнате, при тусклых свечах он долго говорил с сыном. Дворецкий несколько раз за время этой беседы тихо заходил в комнату: приносил отвар из трав, давал хозяину выпить лекарство, подбрасывал дров в камин. Он слышал, что разговор шел о хозяйственных делах, о наследстве. Но последний раз, ненадолго войдя в комнату с питьем, он уловил надрывный полушепот больного: «Вася, я молю тебя, не повтори моей ошибки! Я виноват перед тобой — прости, но не повтори! Женись на Ксении, живи семьей… Обещай же мне…» Василий сидел на постели, прижимал руку отца к груди. Коротко оглянувшись, сказал хрипло: «Поставь, Макарыч…» Голос его дрожал…