Робби рассказывал, что разногласий у них никогда не возникало. Но, войдя в зал суда, Мортон сразу начинал дрожать как осиновый лист, и эту часть бизнеса он делегировал другу. Зато сам выполнял работу, которая Робби не нравилась. За ним были офисное делопроизводство, составление записок по искам, письменные опросы сторон, рутинные отношения с банками. Мортон также обладал одним очень важным качеством, весьма необходимым в их деле: он был невероятно терпелив и умел утешать клиентов.
Сейчас, входя к нему в кабинет, Робби не волновался. Вопрос, кому какой достанется кабинет, они в свое время решили подбрасыванием монеты. Мортону выпал угловой, и он обставил его по своему вкусу. Шкафы, а также значительная часть пространства стола были заняты фотографиями. Прежде всего — жена и сыновья (оба темноволосые), а затем спорт. Фотографии звезд с автографами знаменитых баскетболистов. Особое место занимал помещенный в рамку билет на матч, состоявшийся почти двадцать лет назад, когда «Охотники» выиграли чемпионат с выбыванием команд после проигрыша.
Они застали Мортона разговаривающим по телефону с какой-то женщиной, очевидно предполагаемой клиенткой, с включенным громкоговорителем.
— Так вот, мой приятель был пьяный. Вы меня слышите? Он, значит, вошел. Сказал что-то такое, я ответила, и он выкинул меня в окно. Я сломала руку. А мое колено, оно вообще в ужасном состоянии. — Голос у женщины был гнусавый, хриплый, возбужденный.
Мортон прошелся пальцами по редеющей шевелюре. Вообще-то с подобными делами в офис звонили каждый день, чаще всего морочили голову. Конечно, некоторые записывались на прием, но многие звонили. Натыкались в «Желтых страницах» на рекламное объявление фирмы «Фивор и Диннерштайн» и сразу принимались набирать номер. Робби с этими разговорами всех направлял к Ивон. За три недели она наслушалась всякого. Например, были два звонка от граждан, желающих предъявить иск какой-нибудь ветви власти (какой именно, должен решить адвокат) за то, что их не защитили от встречи с инопланетянами. Но Мортон обычно на звонки отвечал сам. Он не жалел времени. Иногда, когда иск представлялся перспективным, он переадресовывал звонок к одному из молодых адвокатов или принимал дело для фирмы. Впрочем, доброта Мортона редко оставалась безнаказанной.
— Вы сказали, что хотите подать иск на квартирного хозяина, — напомнил он женщине.
— Алло, вы действительно адвокат? — отозвалась она. Мортон улыбнулся.
— Вот, — промолвил он, — на стене в рамке висит лицензия с моей фамилией.
— Нет, действительно? Вы адвокат? Тогда ответьте, могу я упрятать кое-кого за решетку?
— Можете. И это будет вам не очень дорого стоить.
— Понятно. Так вы слушаете? Я хочу подать иск не на приятеля, а на квартирного хозяина.
— За то, что приятель выбросил вас из окна?
— Нет. За то, что на окнах нет ограждений.
— А… — протянул Мортон. — Вы не будете сильно возражать, если я осведомлюсь насчет вашего веса?
— Это не ваше дело.
— Я понял, — сказал Мортон, — и могу вас заверить, что вряд ли где-нибудь в Америке удастся отыскать жюри присяжных, которые бы поверили, что защитный экран мог предохранить вас от падения, если, конечно, вы весите не больше медного колокольчика.
Женщина опять погрузилась в размышления.
— Да, но я упала не просто на землю, а в лужу. Моя подружка на такой же луже отсудила у квартирного хозяина кучу денег.
— Наверное, она в ней поскользнулась. Но вы-то упали сверху.
— Вы действительно адвокат?
После этого Мортон с максимальной вежливостью закончил разговор.
— А что, если она в этой луже утонула и ее откачали? — предположил Робби. — Пережила клиническую смерть. Почему ты не спросил? Тогда можно было бы подать иск по поводу анемии мозга, вызванной кислородным голоданием.
Мортон пропустил мимо ушей этот намек на его чрезмерную доброжелательность. Ну что тут сделаешь? Они с детства привыкли дразнить друг друга. Потом Робби начал распространяться о медном колокольчике, и приятель не удержался от смеха. Голос у него был мягкий, вкрадчивый, а смех высокий и пронзительный, даже с какими-то завываниями. Когда Мортон смеялся, это было слышно во всех концах офиса. У друзей имелась, по крайней мере, тысяча шуток, смысла которых Ивон так и не удалось постичь.
— Я все собирался поговорить с тобой об этом деле, — произнес, наконец, Робби, протягивая иск Питера Петроса, — но как-то руки не доходили.
Он с самого начала знал, что спрятать от Мортона фиктивные дела не удастся. Они обычно согласовывали все иски, какими занималась фирма. И вообще, рано или поздно Мортону в руки обязательно попадется папка с непонятными материалами, поскольку в этом и состояла одна из его главных обязанностей — следить за правильностью оформления документации. Сеннетт считал, что Робби как-нибудь выкрутится, и не очень беспокоился, а Макманис, наоборот, придавал этому разговору большое значение и обсуждал подготовку к нему несколько часов.
Первоначально решили, что истцы по этим делам (агенты ФБР) сами будут являться в офис. Но позднее Стэн нашел более простой выход. Когда Мортон начнет натыкаться на иски, надо все валить на меня. Мол, клиентов нам направляет Джордж Мейсон, работающий этажом ниже. Мол, во время председательствования в коллегии адвокатов он протолкнул постановление о гонораре, получаемом за направление клиентов другому адвокату, и теперь пожинает плоды. И значит, первичные беседы с клиентами проходят в его офисе, он же делает черновой набросок иска. Вот почему Мортон не принимает в этом участия.
Я был единственным, кого эта фантазия не вдохновила. Действительно, в отличие от некоторых адвокатов по уголовным делам, которые находились в состоянии постоянной войны с обвинением, у меня не было причин отговаривать клиентов от сотрудничества, если это могло им помочь. Но на этом моя «дружба» с властями заканчивалась. Кроме того, я всегда помнил о защите некоторых семейных ценностей. Мой отец происходил из семьи обедневших виргинских аристократов. Мама вышла за него замуж по расчету, чтобы стать аристократкой, и меня назвала Джорджем в честь самого знаменитого отцовского (и моего) предка, Джорджа Мейсона[19] , считающегося автором афоризма «Все люди созданы равными». Этот афоризм впоследствии у него позаимствовал Джефферсон, как и «Билль о правах», который мой предок замыслил со своим другом Патриком Генри[20] . Мне всегда казалось, что, защищая права обвиняемых, я сохраняю верность своему выдающемуся родственнику и его идеалам. Ради него, не говоря уже о репутации адвоката, предполагающей конфронтацию с обвинением, я не хотел, чтобы моя фамилия осталась зафиксированной в анналах операции «Петрос».