Викентий Павлович помолчал, он хотел признаться, что уверен во всем сказанном, кроме одного момента – а вдруг все-таки не Уржумов добрался до тайника в Настасьевке. Многое, многое указывало на него, но лишь косвенно. Прямые доказательства отсутствовали. Так что… Но тут Саша воскликнул:
– Отец, мама, вы помните там, на вокзале, когда мы Митю провожали? У Виктора так много чемоданов было, все большие и тяжелые! Я видел, как солдат стал поднимать чемодан и попросил другого солдата помочь! Это у него там иконы были, точно! Он увозил их.
– Значит, – тихо сказала Людмила, – Митю он использовал. Его искреннюю привязанность, память о погибшем Алеше, Митино неприятие большевиков… Зачем ему Митя?
– У меня есть предположение, и не одно. – Викентий Павлович обвел всех взглядом. – Но сейчас главное не это. А то, что Митя с ним рядом, он доверяет Виктору, считает того другом и, может, даже благодетелем. Такой человек, как Уржумов, не преминет такими чувствами воспользоваться. А нужно будет – подставит Дмитрия!
– Нужно предупредить Митю!
Саша вскочил, наклонился к отцу через стол, опираясь на сжатые кулаки.
– Тише, тише, – поднял ладонь Викентий Павлович. – Не такой уж твой брат наивный мальчик. Не забывай, он работал со мной, видел всяких подлецов. Думаю, в критический момент он сумеет оценить ситуацию.
– Но он ведь не знает того, что теперь знаем мы!
– Тут ты прав. Эти сведения важны, Дмитрий должен их знать.
Людмила тихонько обошла стол, взяла сына за руку. Обернувшись к ней, Саша увидел тревожное лицо матери, не удержался, ткнулся лбом в ее плечо. Прижимая голову сына к себе, она сказала:
– В своем письме Митя даже не упоминает Уржумова. Может, их пути разошлись?
– И об этом я думал, – кивнул ей Викентий. – Митя ведь участвует в сражениях, а у Уржумова нет резона рисковать под пулями да взрывами. И все же, думаю, они рядом. Я интересовался, где бои, как проходит фронт… Алексеевцы стягиваются к Новороссийску, а туда, между прочим, и с Кубани, и с Дона идут самые разные части белой армии. А дальше? Эмиграция? Уржумову она нужна, а Мите? А ведь уйдет за ним, за другом, как ему кажется. Этот Скула не такой человек, чтоб всю жизнь хранить тайну. Захочет похвастаться своей удалью и хитростью да еще посмеется: мол, и ты мне помог… Как Митя подобное перенесет? Может закончиться трагедией.
Все молчали. Людмила присела рядом с сыном, продолжая обнимать его за плечи. Она понимала, к чему поворачивается дело. Катин голосок, звенящий от волнения, прервал тишину:
– Саша, ты поедешь и все Мите расскажешь! И привезешь его к нам, домой!
– Устами младенца… – пробормотал Викентий Павлович.
– Мама, – Саша погладил руку матери на своем плече, – не бойся за меня. Сейчас столько людей едут по всей стране, я среди них буду незаметен. Я проберусь к Мите.
Катя прижалась к брату с другой стороны, сказала горячо:
– Сашенька, ты такой умный, такой изобретательный! Ты все сделаешь, я знаю. Только не оставайся там и Митю не оставляй.
– Да, сынок, пожалуйста, не уходи с ними… дальше.
Саша понял, что вопрос уже решен, что все согласились.
– Вот увидите, все будет хорошо, – уверил радостно. – Митя вернется… Мы вместе вернемся.
Викентий Павлович поднялся, сказал жене и дочери:
– Дорогие девочки, идите к себе, отдыхайте. Завтра с утра – сборы. Раз уж все решили, то медлить не будем. Идите, мы с Сашей еще кое-что обговорим.
Понимая, что отец тоже волнуется, Саша сказал:
– Папа, я же твой сын. И анализировать ситуацию умею, и перевоплощаться в разные обличья. По нашей территории поеду поездами, они ведь ходят?
Саша сам не заметил, как сказал «по нашей», но Петрусенко улыбнулся про себя: что ж, молодежь быстро адаптируется. Ответил сыну:
– Да, до Таганрога ходят, а, может быть, уже и до Ростова.
Он вспомнил, что месяц назад в Ростов-на-Дону вошла армия Буденного.
– Ну вот, – подхватил Саша, – туда доеду под своим именем, ну а дальше – посмотрю по обстоятельствам. Если надо, снова стану Шуркой, сыном пекаря. А если надо – юнкером, пробирающимся в корпус генерала Кутепова.
Он засмеялся, и Викентий Павлович невольно залюбовался юным, открытым лицом сына, его обаятельной улыбкой. Подумал с нежностью: «Мальчик мой…» Голос у него дрогнул, когда он сказал:
– Вот, Саша, ты идешь следом за своим любимым Митенькой. Я верю, ты все сделаешь как надо.
Митя Кандауров прошел через длинную арку Тоннеля и вышел на Вокзальную улицу. Отсюда уже был виден огороженный двор и двухэтажный каменный дом. Двор был пуст, и Митя невольно замедлил шаг – а вдруг девушка по имени Елена выйдет. И когда он уже открывал калитку, она в самом деле появилась в дверях соседнего деревянного строения, стоящего почти вплотную к дому. У Мити перехватило дыхание и радостно забилось сердце. Потому, наверное, он не смог вымолвить и слова, только неловко кивнул. Девушка так же молча склонила голову в ответ, у него полыхнули щеки, и, проклиная себя, он быстро прошел к своему входу.
В этом доме жилье для Мити устроил Виктор Уржумов. Тогда же сразу он и сказал Мите:
– Тут рядом барышня одна живет… Держится скромно, но меня не проведешь, не простая штучка. Очень она мне нравится! Я ей тут по благородному знаки внимания оказываю и продуктами помогал, то да се. Она улыбается, вежливо благодарит, но… В гости набивался – не зовет. Зовут Елена. С ней брат живет, мальчишка еще, лет пятнадцать. Тоже вежливый, но дружить не желает. Ну, ничего, я все равно ее уломаю. Времени, правда, мало…
Уржумова Митя вновь встретил всего четыре дня назад, когда со своим Алексеевским полком добрался наконец до Новороссийска. Не виделись они с самого декабря девятнадцатого года. Тогда, почти сразу после ухода из Харькова, их пути разошлись. Под Ростовом-на-Дону шли тяжелые бои, и Дмитрий ушел-таки в действующую армию, к алексеевцам. Виктор уговаривал его не делать этого. Он продолжал служить в военно-санитарном ведомстве и от ведомства устроился в санитарный поезд «Единая, неделимая Россия». Привел Митю в поезд, показал отлично оборудованный вагон-операционную, вагоны-палаты для раненых, купе для врачей и санитаров, свое отдельное купе. Завел пообедать в столовую, где висели портреты Деникина и Корнилова.
– Я устрою тебя здесь, не сомневайся, должность подходящую организую. Купе будет твое собственное. Зачем тебе эта кровавая бойня? Ты что, не видишь, что все катится в тартарары!
Митя отказался. Поблагодарил, конечно, но отказался. Он еще раньше понял, что у Виктора не было таких патриотических чувств, как у него, не было боли за убитого государя, обиды за растерзанное Отечество. Когда Уржумов произносил название своего поезда, его губы иронично кривились. В купе у Виктора Митя видел чемоданы – их, кажется, стало даже больше… Что ж, это его дело, а у него самого – другой путь.