— Он слышал звонок и ждет тебя. Хочет, чтобы ты еще раз позвонил в полицию.
— О Господи… — уныло вздыхает Сет и без особого энтузиазма спрашивает, как себя чувствует его отец.
— По-разному, — отвечает она. — Я сходила за продуктами и подготовила счета к оплате.
— Ты умница. Этот ребенок просто сокровище, — сообщает мне Сет.
— Он тебя заслуживает.
— Почему ты всегда говоришь это? — произносит Сара.
— Правда — оружие защиты. Не так ли? — обращается он ко мне. — Ведь так нам обычно говорят.
— Все зависит от характера обвинений, — отвечаю я.
Сара недовольно кривит губы:
— Он очень стар. Нужно быть снисходительными к его возрасту. — Она целует отца. — Веди себя хорошо, — предупреждает Сара и уходит, выпрастывая рукой длинные волосы из-под воротника куртки.
Мне приходит в голову одна мысль, и я не могу сдержать улыбку.
— О чем ты? — спрашивает Сет. Я трясу головой, но он не отступается, пока я не отвечаю.
— У нее твои волосы, — говорю я.
— А-а… Я думал, ты насчет «веди себя хорошо».
Мы все еще смеемся, когда вдруг клацает дверная ручка и в дверном проеме опять показывается Сара. Она вернулась сообщить, что приехали полицейские. Сет просит дочь составить мне компанию. Я протестую и говорю, что она должна идти, не то опоздает в музей на свидание. Однако Сара — первый ребенок в семье, который уже познал все условности общения взрослых и, похоже, вовсе не возражает, чтобы задержаться еще на пару минут. Когда Сет выходит, она спрашивает о наших планах.
— Планы? — удивляюсь я и объясняю, как я здесь оказалась, отправившись кружным путем в бакалейный магазин.
— О! — Она нервно закусывает губу. — Значит, я все перепутала. Наверное, я не так поняла дядю Хоби, с которым разговаривала позавчера вечером. — Нарисовав пальцем окружность в полутьме старого дома, Сара спрашивает: — Стало быть, у вас двоих ничего такого не намечается?
— У твоего отца и меня? — Я смеюсь и в то же время начинаю понимать, откуда возникло неправильное представление о моих теперешних отношениях с Сетом. — Мы встречались, — осторожно выражаюсь я, — но это было много лет назад, еще до того, как твои родители сошлись и решили пожениться.
— О! — еще раз произносит Сара, и на сей раз на ее лице играет слабая улыбка. — Ну, что касается моих родителей, то в истории их отношений для меня нет особых секретов. Вообще-то немного странно, когда начинаешь думать о своих родителях как о друзьях, — добавляет она.
Сначала у меня возникает впечатление, что она подразумевает некую слишком фамильярную близость, которую допускают родители в отношениях с ней. Я знаю это по себе. Даже когда мне было всего восемь-девять лет, Зора обращалась со мной как с ровней, товарищем. Я думала, что это чудесно — называть ее по имени, выслушивать ее беды. Но, повзрослев лет на десять — двенадцать, почувствовала себя обманутой. На дороге оказался поворот, в который все остальные сумели вписаться, а я проскочила. В конце концов до меня доходит, что Сара имеет в виду нечто иное: Сет и Люси изводят себя такой же неопределенностью и нерешительностью, как и молодые люди, которым едва перевалило за двадцать.
— Вы знаете мою маму? — спрашивает она.
— Да, я знала ее, но это было давно, очень давно.
— Готова держать пари, она была такой же, как и сейчас. Она очень серьезная, понимаете, и невероятно искренняя. А мой папа, он всегда любит сказать что-нибудь смешное. Они так замечательно дополняют друг друга. Другой такой пары просто не найти. Я не могу представить их врозь, живущими отдельно друг от друга.
Она отвела взгляд куда-то в сторону, пытаясь осознать собственную противоречивую реакцию на событие, ставшее результатом тех потрясений, которые, словно волны от брошенного в воду камня, распространились после смерти ее брата.
Вскоре Сет возвращается и говорит, что, по мнению полиции, машину угнали подростки, решившие покататься, и что скорее всего машина найдется. Сара обнимает отца, а заодно, под влиянием момента, и меня. Затем Сет на минуту исчезает и, появившись вновь, ведет меня в маленькую комнату справа от гостиной. Там за огромным старинным письменным столом, на котором высятся стопки пожелтевших от времени бумаг, восседает старый мистер Вейсман. Похоже, ему стоит огромного труда собраться с силами, чтобы поприветствовать гостью. Он поднимает голову и настороженно смотрит на меня. Сквозь редкие бесцветные волосы просвечивает череп. Тусклые, безжизненные глаза слегка косят. И все-таки, несмотря на все эти признаки упадка и разрушения, от него веет той же суровостью и рациональностью, как и в последний раз, когда я его видела. На нем та же одежда, что и сорок лет назад: серый шерстяной пиджак с тонкими лацканами, припорошенными на плечах перхотью, надетый поверх желтого кардигана. Косо повязанный галстук торчит набок под воротником рубашки, слишком широким для его усохшей шеи.
— Ты помнишь Сонни, папа? — пытается завести с ним разговор Сет. — Калифорния. Давние дела.
Старик не в состоянии продраться сквозь дебри воспоминаний. Он думает, что Сет имеет в виду недавнюю поездку, да к тому же я оставила слишком бледный отпечаток в его памяти, чтобы сохраниться там.
— А где же Хоби? — спрашивает старик. У него очень сильный венский акцент. — А кте Хопи?
— Он скоро наведается, папа. Хоби был здесь на днях, помнишь? У него теперь дел по горло. Он выступает сейчас адвокатом в здешнем суде. Сара подготовила счета для тебя. Можешь просмотреть их и оплатить, если хочешь. Я хотел поговорить с тобой насчет машины. Полиция разыскивает ее.
— Полиция? Ты разговаривал с полицейскими?
— Они только что были здесь. Я разговаривал с детективом. Очень толковый парень. Дело у него на контроле.
— Ты разговаривал? А почему не я?
— Я взял это на себя.
— Нет-нет. Это же мой автомобиль, значит, разговаривать с полицией должен был я.
— Какая разница, папа? От этого быстрее машину не найдут.
— О-хо-хо, — горестно выдыхает старик.
Он слегка поворачивается в старом дубовом вращающемся кресле и что-то ищет взглядом. В углу на металлическом столике стоит черно-белый телевизор с антенной, напоминающей уши кролика. На экране мерцают какие-то блики. Видимо, кабинет хозяина дома давно уже не проветривался, потому что шторы на окне плотно задернуты и пахнет затхлостью, какой-то кислой похлебкой или тушеными овощами — запахи, типичные для жилищ выходцев из стран Центральной Европы. Точно такими же ароматами наполнен польский дом моей тетушки. Поднимается хрупкая, иссохшая рука, испещренная темными точками, и старик иронически улыбается:
— Думаешь, я совсем спятил?
— Спятил?
— Думаешь, я не понимаю? Мне нужна машина.
— Поиски ведутся, папа.