— Мистер Таттл, вы закончили? — спрашиваю я.
Ему осталось забить несколько последних гвоздей в крышку гроба с версией обвинения и, возможно, этим самым поставить точку в политической карьере Эдгара. Борзописцы просто затравят Эдгара. Они вцепятся в него и будут терзать до тех пор, пока не разорвут в клочки.
В ответ Хоби поворачивается и довольно долго смотрит на меня. Еще одна впечатляющая сцена: непроницаемое коричневое лицо, грустные и многозначительные глаза. На миг в его облике мелькает что-то если не внушающее жалость, то хотя бы делающее его похожим на человека. Затем он негромко произносит:
— Нет, ваша честь, я еще не закончил.
Я холодно прошу Хоби поторопиться, и он начинает прохаживаться, обдумывая следующий вопрос, а затем останавливается перед Эдгаром.
— Вы сказали здесь Мольто вчера, что вам не известен мотив, который мог бы побудить сына желать вашей смерти, верно, сенатор?
— Насколько я могу судить об этом, такого мотива не существует.
— Хорошо. А теперь скажите, сенатор, с той поры, как ваш сын научился говорить, он когда-либо высказывал угрозы в ваш адрес или же предпринимал какие-либо действия, которые можно было бы расценить как физическое насилие?
— Нет.
— А как насчет матери?
— Да он и мухи не обидит, мистер Таттл.
Сингх толкает Мольто в плечо. Томми отмахивается — какая теперь разница? Тогда Сингх сам возражает против ответа Эдгара как данного не по существу. Я принимаю его возражение.
— Сенатор, как вы уже упомянули, вы согласились внести залог за вашего сына, так?
— Да, согласился.
— Мистер Таттл! — вмешиваюсь я. — Я вижу, куда вы клоните. Если я не ошибаюсь, то лучше и не помышляйте об этом.
Он собирается спросить, считает ли Эдгар Нила виновным. Определять вину — моя прерогатива, а не Эдгара.
— Ваша честь, я собирался задать вопрос получше. — Он внимательно смотрит на Эдгара: — Разве не факт, сенатор, что вам лично известно, что Нил Эдгар не совершал этого преступления?
Взглядом через плечо он как бы говорит мне: «Ну что? Как тебе? Ай да Хоби! Ай да сукин сын! Что теперь ты сделаешь?»
— Вы можете ответить, — объясняю я Эдгару, — но только на основании того, что вам лично известно.
— Откуда же мне знать? — удивляется он. — У меня есть мнения.
— Никаких мнений. Ваши мнения мне не нужны.
— Позвольте мне снять вопрос и начать заново, но издалека, — предлагает Хоби. Стоя неподвижно в самом освещенном месте зала, он поднимает руку поближе к глазам, словно рассматривая свой маникюр. — Сенатор, вернемся к Монтегю. Он снова навестил вас одиннадцатого сентября, и вы сказали ему, что предыдущие ваши показания, данные ему седьмого сентября, не соответствовали действительности, верно?
— Да, именно это я ему и сказал.
— Одиннадцатого сентября вы сказали Монтегю, что должны были находиться на Грей-стрит в утро, когда была убита миссис Эдгар. Вы рассказали ему, как пытались вовлечь «УЧС» в политику, правильно?
— Да, правильно.
— Каким же образом ему удалось заставить вас изменить свою позицию?
Эдгар неопределенно пожимает плечами:
— Полагаю, во мне заговорила совесть, мистер Таттл. Он задал мне те же вопросы, и из этого я сделал вывод, что он дал скептическую оценку моим предыдущим ответам.
— Скептическую? Хорошо. А теперь давайте нарисуем целостную картину, чтобы увязать все события. Вы председатель сенатского комитета по уголовному законодательству, так?
— Да.
— Ваш комитет принимает решения по финансированию правоохранительных структур всего штата?
— Да.
— Монтегю — лейтенант полиции, то есть служит в этих самых правоохранительных структурах. Опыт у него немалый, и, стало быть, он знает, чего стоит портить отношения с такими, как вы, не так ли? Ведь он вел себя с вами отменно вежливо и тактично, верно?
— Всегда.
— А он, случайно, не обмолвился вам, сенатор, что у них есть свидетель, чьи показания противоречат вашим?
— Я этого не припомню.
— Но ведь вы изменили свои показания.
— Так получилось.
Хоби расхаживает взад-вперед. Смочив кончиком языка пересохшие губы, он произносит:
— Вот что, сенатор. Меня неотступно преследует одна мысль. Если Монтегю не осведомил вас о показаниях Хардкора, не значит ли это, что вы получили данную информацию из какого-то другого источника, скажем, от какого-либо высокопоставленного полицейского чиновника? Ведь у вас достаточно связей на самом верху, верно?
Эдгар отвечает не сразу. Он вздыхает, и с каждым вздохом верхняя часть его туловища то поднимается, то опадает.
— У меня имелось представление в целом об этих показаниях. Мне позвонил один человек. Один друг из законодательного собрания штата. Мне бы очень не хотелось называть его имя.
— Мне оно и не нужно, сенатор, — говорит Хоби, делая великодушный жест. — Однако этот ваш друг — он пересказал вам содержание рапорта?
— В некотором роде.
— Он зачитывал его вам?
— Да. Частично.
— Значит, одиннадцатого сентября вы уже знали, что Хардкор дал показания на Нила?
— Да.
— Вы знали, что Хардкор передал детективам деньги, которые, по его словам, получил от Нила?
— Правильно.
— И вы знали, что Хардкор рассказал о встрече с вами в лимузине Ти-Рока?
— Да, знал.
— Следовательно, вы знали и о том, что жертвой покушения должны были стать вы, а не ваша жена?
— Все это было мне известно.
— Именно потому вы и изменили свои показания, верно?
— Узнав подробности, мистер Таттл, я понял, что обстоятельства моей предполагавшейся встречи с Хардкором, запланированной на седьмое сентября, имели существенное значение для расследования преступления, и когда Монтегю повторил свои вопросы, я дал на них правильные ответы.
— Значит, вы решили сказать то, что они уже услышали от Хардкора?
— Я сказал правду.
Снова погрузившись в свои мысли, Хоби умолкает и начинает мерить широкими шагами пол.
— И все же вы не сказали о деньгах, полученных вами от ПДФ, не так ли? Даже несмотря на то что к одиннадцатому сентября вам уже точно было известно — ведь вам зачитали рапорт — утверждение Хардкора, что он получил от Нила десять тысяч долларов за то, чтобы убить вас. И вы продолжали держать информацию о десяти тысячах долларов ПДФ при себе, не делясь ею ни с кем, и в первую очередь со следствием, верно?