Однако это только формальности. Вопросы все еще мучают мою душу и сердце. «Кто хотел убить и кого? Неужели такое действительно возможно? — продолжаю я удивляться, просеивая факты через сито скептицизма. — Неужели Эдгар и в самом деле решился на невообразимо гнусный поступок в духе Медеи: убил свою жену и обставил все дело так, что подозрение пало на сына?» Из того, что я знала о нем много лет назад, в это вполне можно поверить. И то, что он промолчал о десяти тысячах долларов, тоже говорит о многом. Очевидно, он обратился за помощью к Мэттью Галиакосу и Брендону Туи в надежде, что они помогут увести судебное разбирательство в сторону от денег ПДФ. И он сможет спасти свою шкуру. Перебирая все это в уме, я вдруг испытываю странное чувство нереальности истины, которая все время ускользает от меня. Подобно дыму правда плавает незримо где-то там, в душах каждого участника процесса. Что-то произошло. Что-то объективное, однако не поддающееся проверке. Когда я была еще ребенком, большой популярностью пользовалась теория, согласно которой вся история познаваема. Для этого необходимо лишь поймать свет, который испустило тело и который совершает свой вечный путь в космосе. Световые отпечатки, о которых тогда говорили, куда более надежное доказательство, чем отпечатки пальцев. От этой идеи дух захватывает, однако Эйнштейн сказал, что такое невозможно. Прошлое всегда остается прошлым и оживает только в свете памяти.
Мариэтта стучит в дверь. На ней шляпка и пальто. Я бросаю взгляд на часы. Без нескольких минут пять. Перевожу взгляд на Мариэтту и по улыбке, играющей у нее на щеках, сразу же понимаю: Сет здесь. Она внимательно всматривается в мое лицо, надеясь увидеть предательский румянец. О, разве во мне нет такой частички, которая не хотела бы похвастаться? «У нас была сказочная ночь, — хочу я сказать ей, — он чудесный, великолепный мужчина, он любит меня всю, до последнего мизинца». Вместо этого я говорю с непроницаемым выражением на лице:
— Пусть войдет.
Сет проскальзывает мимо Мариэтты, рассыпаясь в благодарностях и безобидных шутках, — они, оказывается, уже на короткой ноге. Я киваю ему, и он аккуратно закрывает дверь, а затем подходит к столу с моей стороны и берет меня за руку.
— Как ты? — спрашивает он.
— Все болит, — отвечаю я.
— Принимаю это за комплимент. — Он оглядывается, а затем наклоняется, чтобы поцеловать меня. Поцелуй оказался быстрым, но я получаю от него огромное удовольствие. Секундное молчание. — Я не хотел беспокоить тебя, но сегодня вечером ничего не получится. У меня совсем вылетело из головы. Ведь ко мне должна прийти Сара. Мы с ней поужинаем, и она останется у моего отца, чтобы помочь ему завтра в одном деле.
Мы переносим встречу на завтра. Я трясу его запястье.
— Ну а как ты? С тобой все в порядке?
— Со мной? — Он выпрямляется и потягивается. Он весь сияет. — Последние двадцать четыре часа были лучшими в моей жизни за последние годы. За много лет, — добавляет он. — Я говорю это вполне серьезно. — Как и у меня, у него от недосыпания бледное лицо, однако это не мешает ему пребывать в приподнятом настроении. — Я принял лекарство, — поясняет он. — Как граф Монте-Кристо: любовь и месть.
— Месть? — удивляюсь я, однако вопросительная интонация тает у меня в голове, в то время как я еще не успеваю произнести это слово до конца, потому что меня вдруг осеняет: Эдгар, вот кого он имеет в виду. — Ты действительно ненавидишь его так сильно? После стольких лет?
— Но ведь ты не знаешь всей истории.
— И ничего не хочу слышать об этом. Во всяком случае, не сейчас.
— Я понимаю тебя. Однако у меня отлегает от сердца, когда я вижу, как с ним сводят счеты, как он получает то, что заслужил. Поверь мне. Он отвратительный, мерзкий тип. — В глазах Сета вспыхивают нехорошие, злые огоньки. — Теперь до меня наконец дошло, почему Нил наотрез отказывался от адвоката из числа вашей местной своры. Ведь Эдгар наверняка знает их всех как облупленных и к каждому смог бы подобрать ключик.
В его словах какой-то оттенок, который встревожил меня. Я несколько раз прокручиваю их в голове, пока наконец не улавливаю скрытое в них значение.
— Он сказал тебе? — Сет удивленно смотрит на меня, и я поясняю: — Тебе это сказал Нил?
— Правильно. Именно я и послужил тем звеном, которое соединило Нила и Хоби.
— Подожди, Сет. — Я встаю. — Ты и Нил. Ты до сих пор держишь с ним связь?
— Не то чтобы близкую, но из виду его не терял. Ты же меня знаешь. Сентиментальное сердце. А что ты подумала?
— Я подумала, что он был малышом, с которым ты нянчился бог весть когда. С тех пор минул целый век. О Боже, Сет! Обвиняемый? Ты в близких отношениях с обвиняемым? Почему я этого не знала? Почему ты мне ничего не сказал?
— Ничего не сказал? Черт возьми, да ведь ты же сама говорила мне, что ничего подобного делать нельзя.
— Господи!
У меня такое чувство, будто я окунулась в грязь. Обвиняемый! Сет якшался не только с защитником, адвокатом с весьма сомнительными методами, но и с человеком, которому я должна вынести приговор. Я провела сегодня ночь с другом Нила, его ангелом-хранителем.
— Послушай, Сонни, это вовсе не то, что ты думаешь, — говорит Сет. — Я не могу даже поговорить с Нилом. Хоби не подпускает меня к нему.
— Боже! — говорю я снова. — Чего еще я не знаю?
А затем вместе с этим вопросом пришла мысль, способная родиться только в воспаленном мозгу, в котором после бессонной ночи какие только причудливые комбинации не возникают. Я с тревогой и заискиванием смотрю на Сета. Он должен успокоить меня.
— О чем ты? — спрашивает он.
— Хоби водит меня и всех остальных за нос. — Сейчас я пытаюсь побороть что-то в себе. — Скажи мне, что ты не заодно с ним во всем этом.
— В чем?
— Скажи мне, что ты не был частью его замысла с самого начала.
— Бог мой! Конечно, нет. Я даже не знаю, о чем ты говоришь.
Однако теперь передо мной нарисовалась полная и ясная картина. Я поняла, почему Хоби хотел процесса без участия присяжных и чтобы я решила это дело; почему он предпринял такие ловкие ходы, чтобы все устроилось как бы естественно и даже якобы против его воли, и, наконец, самое худшее — почему Сет опять ворвался в мою жизнь. Жюри присяжных, другой судья наверняка видели бы в Эдгаре лишь достойного, солидного гражданина: уважаемого законодателя, скорбящего отца, верного супруга. Они бы с презрением отвергли последнюю гипотезу Хоби, которая возлагала всю вину в убийстве Джун на Эдгара. Они никогда бы не позволили ему заронить хоть малейшее подозрение. Зато я восприимчива, чувствительна, отзывчива. У меня тоже были сложные отношения с матерью. Я знаю прошлое Эдгара. А теперь я узнаю еще больше от Сета: «отвратительный, мерзкий тип». Страшная мысль, смертельная. Потому что кажется таким вероятным, что они оба, Сет и Хоби, давнишние друзья, могли провернуть эту аферу, разыграв замечательный спектакль. А если так, тогда ожившая романтическая любовь, неустанные страстные домогательства — не что иное, как просто часть хитроумных махинаций с целью пустить мне пыль в глаза. В этих рассуждениях есть логика, которая, однако, начинает рушиться, когда я опять смотрю на Сета и вижу его недоумение. Аура искренности всегда действует на меня умиротворяюще, будто целебный бальзам. Он кажется надежным, как скала.