— Ничего подобного. Я делаю свою работу.
— Где? Что ты делаешь?
— В тюрьме, — ответил нехотя Нил.
Постепенно Эдгару удалось выудить из него основные подробности. Эдгар всегда считал себя сильным и стойким и гордился этим, однако к концу разговора он все же не выдержал и опустил голову на стол, обхватив ее руками. Снова и снова он просил Нила сказать, что это шутка. Подростком Эдгар каждый день думал об Иисусе, распинаемом на кресте. Как гвозди сначала вонзаются в его руки, а затем в ноги. Как дробятся кости и пронзаются нервы. Он, должно быть, радовался этой боли, зная, что в скором будущем принесет миру спасение. Всю свою жизнь Эдгар пытался радоваться боли, но эту он не мог принять.
— Ловко придумано, — сказал Нил, стараясь утешить его.
— Нет, вовсе не ловко. Это самый глупый, самый отвратительный, самый опасный поступок, который ты когда-либо совершал. Это безумие.
— Не согласился бы я, они запросто нашли бы другого. Там все давно уже продано и перепродано. Ради Бога, не будь так наивен. Ты просто не представляешь, сколько там крутится денег. Ведь заключенным не разрешается иметь ни цента, а я за неделю выношу оттуда пять тысяч баксов.
— О, Нил… — умоляюще произнес он.
На какое-то время Эдгар погрузился в прострацию. Затем подумал, что у него нет иного выхода, кроме как позвонить Джун. От этой мысли ему стало тошно.
То, что он расскажет, станет для нее кошмаром, а ведь жизнь и так ее изрядно потрепала, и до сих пор ей нет покоя. Он скажет дежурные фразы, которые звучали не раз на протяжении многих лет: «У нас проблема. Кризис. Тебе нужно приехать сюда. Мы должны все уладить».
Он должен будет опять просить ее участвовать в этом своим личным сопереживанием. А сейчас следует запереть в дальнем уголке души собственные страдания и сосредоточить все мысли на спасении Нила.
— О Боже, Нил… — сказал Эдгар. Ему стало плохо.
Однажды к Эдгару явилось ужасное видение самобичевания, которое затем время от времени повторялось, ввергая его в дрожь и рыдания. Ему восемьдесят пять лет, и он на пороге смерти. И ломает голову, что делать с Нилом, как защитить его от брутальности мира, так же как в свое время он пытался защитить его от наглых, грубых мальчишек, которые били Нила и отнимали у него вещи, не боясь отпора. Охваченный страхом, Нил постоянно жался к отцу, рассчитывая на его защиту, и тогда казался Эдгару самым драгоценным существом на свете.
Однако в этой фантазии Эдгар, поразмыслив, приходил к выводу, что Нилу нет спасения, что он не поумнеет и не станет сильнее. И тогда в качестве акта милосердия Эдгар решает, что у него нет иного выхода, кроме как убить их обоих, себя и Нила. Разумеется, это был всего лишь сон, но и его было достаточно, чтобы Эдгар заплакал. Он увидел в своей руке пистолет и себя, ждущего, пока его сын не повернется к нему затылком, потому что он был не в состоянии заставить себя сделать это, глядя ему в лицо. «Стреляй быстрее», — всегда думал он, когда пытался отогнать прочь это видение, где он не мог выстрелить так, чтобы между двумя выстрелами не было даже самого мизерного промежутка, в котором ему самому была бы отведена жизнь.
— Мы должны разобраться с этим, Нил. У нас есть шанс сделать что-то еще до того, как ситуация станет непоправимой. Я хочу знать, как мне установить контакт с Хардкором. И твоя карьера в качестве доставщика наркотиков окончена. Больше ты не будешь проносить их в тюрьму. С этого момента.
— Нет, — возразил Нил.
Он встал. То, что сказал сейчас Эдгар, похоже, повергло Нила в ужас.
— Да, с этого момента.
— Да пошел ты! — ответил Нил. Через несколько минут он вышел из дома и больше не возвращался.
Есть ублюдки, белые гребаные ублюдки, которые думают, что им принадлежит весь этот гребаный мир. И можно делать с ними все, что угодно: отбирать у них деньги, избивать их, надеть на них ошейник, но они все равно не откажутся от своего. Ему хоть кол на голове теши, но этот ублюдок до самой последней секунды своей жизни думает: «Черт тебя побери, негр, я хозяин этого гребаного мира». И что ты тут поделаешь с таким ублюдком?
В час дня на виду у всех подкатывает папаша Нила. Маленькие гангстеры подскакивают к нему сразу же, как только он вытаскивает свою задницу из машины и начинает переть рогом: где тут ваш Хардкор, ребята? Я, дескать, не хрен с бугра, а сенатор и все такое прочее и желаю побеседовать с его задницей.
Хардкор приказал Баг:
— Приведи этого идиота сюда. Этот ублюдок меня насмешил.
А когда он вошел в дверь «центральной», там, на семнадцатом, то вместо того, чтобы по-человечески спросить, что там, дескать, у тебя, как поживаешь, он сразу накидывается на Хардкора и предъявляет тому ультиматум. Дескать, он не потерпит больше ничего подобного.
— К моему сожалению, вы думаете, что я вас подвел или каким-то образом ввел в заблуждение, однако то, что делает для вас Нил, должно прекратиться, это не может и не будет продолжаться. Я приношу свои извинения.
Он толкует о каких-то там извинениях. Хардкор потряс головой. Такая наглость изумила его.
— Черт побери, приятель, ты на моей земле. — Он показал на цементный пол, где не было ничего, кроме трех телефонов с отходящими от них шнурами. — И здесь не нужно указывать мне, где сидеть или стоять. Потому что это моя земля. Этот твой сын, он ведь взрослый человек, правильно?
— Вы знаете Нила.
— Вот именно. Он мой пробационный инспектор. — Хардкор не мог удержаться от мимолетной улыбки. Очевидно, его рассмешила бюрократическая косность государственной машины, в силу которой на ответственных должностях в правоохранительной системе могут оказаться столь жалкие и неспособные людишки вроде Нила. — Он может сам решать за себя.
— Это сделал я. Все кончено, Орделл. Теперь я знаю обо всем и, значит, тоже становлюсь в своем роде соучастником. Я не могу рисковать. И уж конечно, не потерплю, чтобы риску подвергался мой сын.
— Черт возьми, приятель, так что же я, по-твоему, должен делать? Просто пойти и сказать: «Эй, парни, на этой неделе дури для вас не будет, и когда у вас начнется ломка, скажите за это спасибо папаше Нила»? И как же мне тогда делать мой бизнес? Как мне прикажешь поступить? Нет, мать твою! Если я говорю «отвали», значит, отвали к гребаной матери, не то будет хуже. Я все сказал и повторять не буду.
Папаша Нила стоял и целую минуту сверлил его глазами. Какой-то педрила, маленький белый шибздик, но глаза у него как у привидения, словно он говорит ими: «Смотри у меня, мудила, я не позволю какому-то ниггеру так обращаться со мной».
— Орделл, если я услышу, что вы пытаетесь использовать моего сына в ваших грязных делишках, я возьму Нила и лучшего адвоката, какого мне только удастся найти, и пойду прямиком в прокуратуру.
Хардкор рассмеялся и подошел совсем близко к Эдгару, не сводя взгляда с его лица.