Его суд еще впереди, и ему не хочется усугублять положение. Он начинает мямлить что-то невразумительное, однако Томми упрямо гнет свою линию и в конце концов заставляет Хардкора признать, что он сбывал также ЛСД, метадон, кристаллический кокаин, героин и некоторые краденые наркосодержащие лекарства, отпускающиеся только по рецептам. У него была организация, говорит он, которая состояла человек из десяти, работавших на него. В их число входила и Лавиния.
— А вы знакомы с Нилом Эдгаром?
На лице допрашиваемого появляется кривая улыбка. Тяжелый взгляд перемещается в сторону подсудимого. Хоби толкает своего клиента локтем в бок, и Нил, опираясь руками на подлокотники, словно у него больные ноги, встает для формальной процедуры опознания. Показав на Нила, Хардкор продолжает улыбаться. Нил садится на место. Его голова низко опущена. Он явно потрясен.
— Каким образом вы познакомились с подсудимым?
— Он мой пробационный инспектор.
— То есть осуществляет надзор за вами?
В этом штате условно-досрочное освобождение в большинстве случаев отменено. Вместо этого по статьям, предусматривающим наказание за изготовление и сбыт наркотиков и некоторые другие преступления, назначается надзор в течение определенного периода после освобождения.
— Как долго он был вашим пробационным инспектором?
— Почти целый год. До него у меня была пара других инспекторов.
— И как часто вы видели Нила?
— Ну, знаете, наверное, раз в месяц, не чаще.
— И где же вы встречались?
— В «Ти-4».
— И какова же была причина его визитов?
— Ясно какая. Он вроде как проверял меня.
— Однако со временем вы стали видеться чаще?
— Да. Дело в том, приятель, что ему подкинули еще кучу таких клиентов, как я, и все из Башни.
— То есть ему поручили осуществлять надзор за другими членами шайки «Ти-4», которая структурно входит в группировку «Ученики черных святых»?
— Точно, — отвечает Хардкор.
— А вы, случайно, не знаете, как это получилось?
— Похоже, ему нравилось балдеть с нами.
Я удовлетворяю протест Хоби, считающего недопустимым задавать свидетелю вопросы о душевном состоянии подзащитного. Томми пытается подойти с другой стороны:
— Может быть, он сам напросился? Он вам ничего не говорил на этот счет?
Хардкор напряженно думает, наморщив лоб.
— Да, приятель, потому что так оно и было. Помню, как он приканал однажды.
— Когда? — спрашивает Томми.
— По-моему, в декабре, ну и, значит, я подступаю к нему и говорю: «Мать твою, начальник, ты уже на пятки наступаешь, все дерьмо тут истоптал. Я вижу тебя чаще, чем свой член». А он мне в ответ: «Понимаешь, Кор, у наших ребят твоя Башня-IV пользуется не шибко хорошей славой; им не очень-то хочется получить ненароком пулю в задницу или кирпичом по башке, а мне, мол, все равно». Так он гонит мне фуфло, значит. Ну, вот он и толкнул своему боссу, или кому там, идею, мол, отдайте всю эту шваль мне. Я их всех беру на себя. А ваши, стало быть, рады стараться.
— Именно так он и сказал? То есть он сказал коллегам, что возьмет дела, потому что не боится ходить в Четвертую Башню?
— Угу. У него под крылом оказались Шустрила, Таракан, Колдун, Костлявый и Обжора.
Вместе — Томми и Хардкор — пытаются с ограниченным успехом вспомнить имена остальных членов шайки, за которыми надзирал Нил.
— Что за хрень? — удивляется сам себе Хардкор. — Ну полный шиздец, никак не вспомню еще одного придурка.
Когда Томми решает, что пора переходить к следующему вопросу, Хардкор испускает вздох облегчения.
Сейчас, когда Хардкор находится довольно близко от меня, во всяком случае, ближе, чем раньше, я могу лучше рассмотреть его черты. Разумеется, он не ребенок. Ему нет еще и сорока, однако все следы молодости уже исчезли. Непроницаемое, мрачное лицо с широкими черными слезящимися глазами, которые двигаются медленно. С этого лица не сходит дерзкий, вызывающий взгляд. Таких заключенных, как он, тюремные надзиратели, как правило, опасаются — и не без причин. Когда Хардкор поднимает руку, чтобы почесать щеку, я замечаю, что у него отросли длинные ногти, кончики которых окрашены в янтарный цвет. Это вносит в представление о Хардкоре элемент неординарности и даже непредсказуемости.
— И когда к Нилу перешли дела всех этих поднадзорных, как часто он стал появляться в Башне?
— Почти каждый день. Редко, когда его не бывало.
— Понятно. Каков был характер ваших отношений?
— Он не прижимал нас, нет, но я знаю таких чудиков. Хладнокровный, спокойный. Ему все до балды. Он просто ошивался там большую часть времени.
— Как следует правильно понимать — ошивался?
— Да очень просто. Кантовался по подъездам, болтая с бродягами, проститутками, слушал, как они несут всякую ахинею. Короче, забавлялся. Ни к кому не приставал, и его тоже никто не трогал.
— Он требовал от вас заполнения ежемесячных пробационных отчетов?
Хардкор улыбается и делает ленивый жест рукой. Это означает, что на его памяти такого не было.
— За время знакомства с Нилом вам приходилось встречаться с другими членами его семьи?
— Угу, — отвечает Хардкор.
— И с кем же?
— Я познакомился с его папашей.
— Сенатором Лойеллом Эдгаром?
— Лойеллом, хо? У него такое имя? — Хардкор втягивает щеки. — Странные люди, эти белые. Не могут имени человеческого себе выбрать.
— При каких обстоятельствах эта встреча имела место?
— Ну, вообще-то в двух словах не расскажешь, это целая история.
Хардкор смеется и усаживается в свидетельском кресле поудобнее, привалившись к спинке и вытянув ноги вперед. Затем приступает к рассказу:
— Так вот, приятель, как-то раз сидим мы, значит, ну, на скамейке возле Башни. И я, стало быть, травлю разные байки Нилу. Понятное дело, надо же быть в хороших отношениях со своим пробационным инспектором, верно? Ну и дальше, сидим, значит, болтаем, и вдруг взбрело мне в голову пожаловаться. Говорю я ему, мол, эти ребята в УИУ — Управлении исправительных учреждений — совсем оборзели, они, мать их так, не по понятиям обращаются с нашим братишкой Кан-Элем. Дважды отказывали ему в условно-досрочном освобождении, а он уже отбарабанил положенный срок, против этого никак не попрешь. А они внаглую наплевали на свои же законы, потому что знают, что он в самом верху «УЧС» кантуется и братва его уважает. А в тюряге за ним ничего не числится. Никто про него худого слова не скажет, даже если бы он что и сделал. Вам понятно, о чем я говорю? И вот Нил мне отвечает, вроде того, что, мол, тебе бы лучше перетереть это дело с моим папашей, тебе и твоей братве. Ну а я типа того — а кто твой папаша? «О, чтоб мне провалиться, ниггер, мой папаша — он, стало быть, большая шишка, он сенатор, и на эту работу меня устроил тоже он».