Тот гневно замычал, задвигал руками и ногами. С неожиданной ловкостью и быстротой сел, изучая Пантелеймона мутным взором.
Тот подал ему стакан и таким образом мгновенно наладил контакт и взаимопонимание.
Гадость исчезла в глотке верзилы – можно было забояться, что вот сейчас она его и добьет окончательно.
Но ничего такого не случилось. Напротив, в бесцветных глазах Ступы заиграло некое подобие разумной жизни.
– Чего надобно? – хрипло спросил пропойца. – Плесни-ка еще.
– Будет покамест, – отозвался Челобитных. – Ступников – ты будешь? – Он отбросил неуместных в данной беседе «сударя» и «господина».
– Ну, – кивнул тот нетерпеливо, поглядывая на штоф.
– Чудесно, – сказал Пантелеймон. – Или не чудесно, пока не знаю. Есть повод усомниться. Я ведь к тебе из столицы, мил человек.
Это не было правдой, но протодьякон решил повысить свой статус в глазах провинциала.
На Ступу это известие не произвело, однако, никакого впечатления.
– Так и знал, – пробормотал он.
– Что ты знал?
– Много вашего брата ездит…
– Ну и что скажешь мне, чем порадуешь? Свезешь, куда попрошу?
– Смотря куда попросишь…
– Да ты идти-то в состоянии?
– Я-то?
Ступа презрительно посмотрел на протодьякона и легко спрыгнул с кровати, прошелся гоголем взад и вперед.
Встал на носки, на пятки – будто на медосмотре. Изготовился дыхнуть, но протодьякон вовремя отпрянул и прикрылся локтем.
– Верю, верю!
– Ты не смотри, что я выпимши. И не суди. Не судите, да не судимы…
– … будете, – докончил протодьякон. – С этим все ясно. Мне надобно в Зуевку.
Он умышленно назвал конечный пункт путешествия – вдруг повезет? Вдруг этот субъект с похмелья забудет о былых страхах и решит, что ему море по колено? Может, и впрямь налить ему еще по-быстрому, чтобы мозги замутить?
Проводник, однако, был не настолько пьян и не до того деградировал с похмелья, чтобы его можно было взять просто, с налета, голыми руками.
– Исключено, – твердо вымолвил Ступа, и это прозвучало настолько необычно, на городской просвещенный манер, что протодьякон даже опешил.
Он только и мог тупо спросить:
– Почему?
– Проклятое место, дьявольское… – Ступа был предельно откровенен. Пантелеймон даже заподозрил его в осведомленности насчет истинной деятельности пришельца. Иначе к чему изъясняться мистическими категориями? Впрочем, это наверняка лишь оборот речи. – … Бывал там однажды, по молодости, так неделю по лесу плутал, чуть не сдох. Кружило меня, и худо стало… С тех пор – ни ногой. Туда много пришлых ушло, и ни один не вернулся.
– А тамошние, местные? Бывают здесь?
– Может, и бывают, да я не встречал. Короче: в Зуевку не повезу. Добирайся, как хочешь.
– Ну, а ближе?
– Ближе – это как? – подозрительно спросил Ступа.
Челобитных вздохнул и назвал Крошкино – место, куда изначально и намеревался попасть.
Верзила внимательно посмотрел на него. Протодьякон перехватил этот взгляд, впитал его и с немалым удивлением признал, что хмель непостижимым образом полностью выветрился из головы проводника. На него смотрел абсолютно трезвый и подозрительный человек.
Оба помолчали. Ступников отвел глаза и взялся за стакан. Пантелеймон ему не препятствовал.
– Дальше ты скажешь, что ученый, – изрек, практически утверждая, Ступа.
– Почему же не сказать, когда оно так и есть, – пожал плечами протодьякон.
– Ну, ясное дело! Я другого и не ждал. Я только «ученых» и переправляю. И всех – только в одном направлении, обратно еще никто не попросился. Как думаешь, почему? Неужто осели у нас, корни пустили, детишек нарожали?
– Это я уже слышал, и не раз, – терпеливо сказал протодьякон. – Наука требует жертв. Для вас же, местных, стараемся. Определив яд, можно найти противоядие.
– И это я слышал. За тарелочками охотишься?
– Как повезет. Нарисуется тарелочка – займемся тарелочкой.
– А если черт нарисуется?
«Что он все черта-то поминает? – подумал Пантелеймон. – Шила в мешке не утаишь, так? Или впрямь знает что-то?»
– Понадобится, и чертом займемся, – сказал он уклончиво.
– Ну-ну… Тысчонку попрошу с вас.
«Однако он неприхотлив», – внутренне поразился Челобитных, но вида не подал. С напускной неохотой он вынул тысячерублевую купюру, показал Ступе. Тот посмотрел на протодьякона, как на помешанного.
– Не рублей, мил человек, – голос его сделался ласковым и сострадательным.
Теперь Пантелеймон поразился по-настоящему, и на сей раз – неприятно. Однако! Его явно ввели в заблуждение в отношении аппетитов таежных жителей.
– А не треснешь, Ступа? – спросил он тихо.
Вместо ответа проводник вытянулся на своем лежаке и прикрыл глаза.
– Пятьсот, – предложил Пантелеймон.
– Не на базаре, – сонно откликнулся Ступа.
– Шестьсот.
Проводник не ответил.
Глядя на его застывшее лицо, Челобитных понял, что торговаться бесполезно. Во сколько, хотелось бы знать, обойдется лошадь у крошкинцев? Впрочем – какое ему дело? Деньги-то не его. Другое дело, что при таких расценках их может не хватить…
– Ладно, будь по-твоему, – сказал протодьякон. – В рублях по курсу сойдет?
– По продажному, – уточнил Ступа, уничтожая иллюзию крепкого сна.
– Откуда тебе его знать-то, продажный курс? – осведомился Пантелеймон, отсчитывая деньги. – У вас тут даже обменника нет.
– Слухом земля полнится.
– Половину сейчас, вторую – на месте, – твердо постановил протодьякон. – Давай, держи, пока дают.
Ступа резко сел и уставился на купюры. Некоторое время он что-то соображал, прикидывал, пока не принял решение в пользу гостя.
– По рукам. – Он протянул протодьякону грязную, мозолистую ладонь. Тот вяло и с некоторой брезгливостью пожал ее.
– Ну, пошли, – пригласил Ступа, сгребая деньги и пряча их в карман.
– Что – прямо сейчас? Так вот сразу?
– А чего волынить? – усмехнулся проводник. Он скинул башмаки, роняя попутно комки засохшей грязи, пересек комнату, влез в огромные болотные сапоги. – Обувка-то подходящая у тебя имеется, господин ученый?
Пантелеймон кивнул на свои ботинки с высокой шнуровкой.
– Полагаю, что эти сойдут.
Ступа покачал головой:
– Дело хозяйское. Только речка у нас резвая, непослушная. Запросто можно и навернуться, уже доводилось.