Когда пауза затянулась, хозяин вздохнул, полез в карман мешковатых штанов и вынул удостоверение, которое, видимо, специально и заранее положил туда, пока Пантелеймон обследовал спальню.
Это были стандартные «корочки» для внутреннего пользования. Для непосвященных в них не было ровным счетом никакой информации, они выглядели дурацкой игрушкой – фотография, имя-фамилия да двуглавый орел с крестом и мечом. Никчемность документа сводилась на нет защитой высочайшей степени, но выявить ее можно было лишь при помощи специальных тестеров, установленных во всех учреждениях Службы.
У Пантелеймона не было при себе такого тестера, и он не мог проверить подлинность удостоверения, но это было и ни к чему – даже если «корочки» не настоящие, Ликтор был всяко посвящен в само существование Службы, а этой информации в документе не было, и он никак не мог бы ее получить, если бы изготовил, ничтоже сумняшеся, подделку, скопировав документ какого-нибудь им же убиенного сотрудника. Разве что пытал бедолагу, но это вряд ли. Простачка или слабака сюда не послали бы.
На случай разоблачения у сотрудников была строгая инструкция, подразумевавшая самоуничтожение, и такое самоубийство – в отличие от прочих, бытовых – не считалось Церковью грехом.
Ну, если не самой Церковью, то Службой, а Служба зачастую преспокойно приравнивала себя к Церкви.
Удостоверениями дело, однако, не ограничивалось. Их не выдавали представителям низших звеньев, опасаясь привлечь внимание светских властей, – у скороходов, к примеру, не было при себе никаких документов. Однако надобность в какой-то идентификации существовала, и Служба предприняла в свое время дополнительные шаги.
Пантелеймон подобрал мяч и сделал ответную подачу.
– Засучи рукав, – приказал он.
Ликтор усмехнулся и не спеша закатал рукав рубахи.
На левом предплечье красовалась татуировка величиной с большую монету: кружок с квадратом внутри, внутри же квадрата – простенький крестик, могущий быть как православным, так и католическим.
Такие татуировки полагались всем и решали задачу так называемой первичной идентификации, облегчавшей общение сотрудников в миру. Конечно, эту меру защиты нельзя было назвать надежной, и в учреждениях Службы давно установили сверхсовременные сканеры, считывавшие данные с сетчатки, но такое было возможно далеко не всегда и не везде.
Поэтому наличие у Ликтора удостоверения в сочетании с татуировкой произвело на протодьякона должное впечатление. Впервые он усомнился в искренности Виссариона.
Начальство во все времена и в любых структурах по роду деятельности отличалось и отличается либо коварством, либо глупостью; третьего не дано. В глупости Виссариона уж никак нельзя было заподозрить. Скорее, он использовал Пантелеймона втемную.
Или, может быть, это был как раз тот случай, когда правая рука не знает, чем занята левая? Бардака хватает везде, и Секретная Православная Служба не исключение. Хорошо, если все объяснится головотяпством… Но только Ликтор торчит здесь уже не первый год, и было достаточно времени, чтобы разобраться.
– Убедился? – спросил Ликтор. Он положил локти на стол и подался к Пантелеймону. – Подозрения сняты?
– Ни в коем разе, – откликнулся тот. – Напротив, они усилились. Ты все усложнил, а оно мне надо?
Сохранять инкогнито было бессмысленно, но и полностью раскрываться он не собирался.
Ликтор изобразил удивление:
– Это почему же?
– Да потому… Что ты здесь делаешь? Кто ты такой?
Тот покачал головой:
– По меньшей мере, странно слышать такое от незнакомца, постучавшего в дверь. Это я у тебя должен спрашивать, кто ты такой и зачем пожаловал… Разве не логично? Это диктуется хотя бы обычной вежливостью.
– Оставь демагогию. Ты прекрасно понимаешь, почему я спрашиваю, – особенно теперь, когда ты надумал засветиться. Если ты выполняешь здесь некое задание, то в Инквизиции об этом ничего не известно. Инспекторы, которых сюда направляли, сгинули без следа. О Зуевке ползут странные слухи, ты молчишь, информации ноль. Эти претензии я выдвигаю на случай, если ты и впрямь тот, за кого себя выдаешь. Если же ты только звон слышал – хапнул корочки, вывел тату да прикинулся нашим, то это вскоре выяснится, я тебе обещаю…
Пока он говорил, Ликтор внимательно присматривался к нему, после чего неожиданно изрек:
– Ты ведь мелкого чина. Не выше протодьякона. Угадал?
Челобитных снова смешался на миг, но быстро взял себя в руки.
– Что тебе до того?
– Ничего. Просто у меня глаз наметан. Я-то сам архиерейского звания… и если ко мне присылают протодьякона, то это не просто сотрудник с проверкой, а нечто принципиально иное…
Очередная пропущенная подача.
Ликтор продолжил:
– Тогда ты не можешь доподлинно знать, что здесь творится. Не твоего уровня вопрос. Я это допускаю и готов тебя просветить.
Подумав, Челобитных ответил:
– Хорошо. Я ничего не теряю, но учти, что каждое твое слово подвергнется скрупулезной проверке.
– Если успеешь проверить. Времени и шансов у тебя не так много. И ты до сих пор не ответил, кто ты есть и зачем пришел.
– После, – жестко отрезал Пантелеймон. – Без комментариев.
Ликтор не стал настаивать.
– Ну, будь по-твоему. Как-никак, одно дело делаем. – При этих словах Челобитных невольно поморщился. Несмотря на то, что Ликтор пока не сделал ему ничего плохого, – наоборот, всячески выказывал гостеприимство и вообще добрую волю – Пантелеймон относился к нему, можно сказать, предвзято, будучи заранее убежден в обратном. Подозрения Инквизиции, пусть даже они ложны или попросту выдуманы, перевешивали любое дружелюбие – так уж Пантелеймон был воспитан.
Ликтор взялся за самоварный кран, наполнил чашки. Протодьякон уже напился и к своей не притронулся. Чай был крепкий, и сонливость на какое-то время как рукой сняло.
Поразмыслив немного, хозяин заговорил:
– Когда Виссарион призвал меня к себе, речь шла о рутинной инспекции с возможным изгнанием и заклинанием местных бесов…
– Это Виссарион тебя призвал? – невольно переспросил протодьякон. – Так-таки сам Виссарион?
– Он самый. Как я вижу, он и о тебе позаботился… Да и вообще: что значит – «сам Виссарион»? Не такого уж высокого полета он птица.
Он со значением выдержал паузу и продолжил:
– Это было несколько лет тому назад. В Секретной Службе созрело решение заново освоить Сибирь. Пойти, так сказать, по стопам героического Ермака. Дело даже не в так называемых аномальных зонах, которых тут пруд пруди. Их достаточно и в Москве, и в Питере, и в других высококультурных и хорошо освоенных местах. Сибирь, однако, давно уже начала ускользать от высочайшего контроля. Укрепляются сепаратистские настроения, все чаще раздаются голоса в поддержку Сибирской республики, независимой от остальной России. Искусственно изобретаются сибирский язык и сибирская письменность. Сочиняется какая-то нелепая история, не подкрепленная фактами…