– Вот теперь ты хорошо говоришь, – с ядовитым одобрением заметил Пантелеймон. – Проигрышное изначально, а люди гибнут зазря, калечатся.
– Да, хорошо… А ликантропы, между прочим, не размножаются. Бесплодные они.
Не стерпев, Пантелеймон трахнул кулаком по столу:
– Так что же ты, сволочь, творишь? Зачем людской род на корню изводишь? Вымрет деревня!
– Надежда, чадо мое. Надежда умирает последней. Пока все переведутся – глядишь, что-то новое у нас и удумают. Вот тогда-то мы и одолеем врага. А пока хоть малый урон нанесем. Только сомневаюсь я все больше…
– А я тебе на что понадобился? Почему меня не погубил?
– Сначала я тебя на место Макарыча готовил. А после решил: дай-ка оставлю этого голубя вместо себя, а сам к своим, в леса, подамся… Волком проще.
– И меня не спросил? А почему не обыскивал?
– К чему тебя обыскивать? Я и так знал, что у тебя в сидоре. Ну, приблизительно, без подробностей. Мне точно знать и незачем.
– Ясно, – с горечью проговорил Пантелеймон. – Действительно – зачем знать какие-то подробности? Еще приснятся потом.
– Верно говоришь.
– В Крошкино твоих крестничков много? – отрывисто спросил протодьякон. – Привитых, зараженных?
– Нет пока ни одного. Вот они и боятся каждого шороха, своей силы звериной не знают. Я собирался послать к ним местных, меня они шибко боятся.
– Не их это сила! Это заразы твоей сила, которая в шприце! Ну, а дальше?
– Дальше – и того хуже. Никого нету. Руки коротки. Если только товарищи мои верные не потрудились, но их до людей допускать нельзя.
– Почему это вдруг?
– В них уже волчьего больше, не любят они теперь человеков. Войной грозятся пойти. Встретят – загрызть могут запросто.
– Войной? – быстро переспросил протодьякон. – Войной, – повторил он медленно. – Вот оно как… Я так и думал, что дело к войне. Ну а скажи мне еще – что за имечко у тебя такое? В смысле – фамилия?
– Половина – от хвори. Ну, от ликантропии. Точнее, от волка. А половина – от изверга из фильма того… уж не припомню названия. По глазам вижу – и сам догадался?
– Догадался, – неторопливо закивал Пантелеймон. – Сам выбрал?
– Сам. Оперативный псевдоним.
– А Виссарион что? Одобрил?
– Посмеялся.
– Посмеялся…
– Да. Он чудной. Он девку мне отдал на потеху, когда я попросил. Из девки той беса выгнали, которого я переделал. Мне и девка теперь снится.
– Сладких снов. – Челобитных привстал и выбросил руку. Увесистая гирька из его багажа частенько служила любимым оружием.
Протодьякон не любил крови.
Он умел соизмерять силу удара и мог метнуть снаряд так, чтобы не убить. Или чтобы убить. Ему пока почему-то не хотелось навеки прощаться с Ликтором: тот повалился без чувств, но живой.
Связав его по рукам и ногам, Челобитных начал готовиться к акции.
Теперь Пантелеймон ясно представлял себе, каким будет его следующий шаг.
Правда, никто не уполномочивал его на подобные действия. Мысль об этом сразу пришла ему в голову, и он неохотно осознал, что может лишиться всего – вплоть до жизни. Ее, между прочим, в первую очередь. Потому что неизвестно, совпадают ли действия Ликтора с планами Виссариона. Инквизитору может не понравиться самоволие ликвидатора.
Доводом в пользу задуманного было, впрочем, предположение следующее: Виссарион и сам самовольничает, ведет какую-то свою игру в отрыве от Отделения – а то и наперекор ему. Коли так, Челобитных сумеет заручиться поддержкой Церкви и свалить Инквизитора. Он дойдет до самого верха, если понадобится.
Но все это домыслы. Возможно, что и нет никакой своей игры, как нет и вообще никакой игры, а есть лишь собственное протодьяконово безрассудство. Не исключено, что при совпадении целей Инквизиция разработала бы куда более осторожный и действенный план спасения.
Но в этом случае против нее сыграло бы время. Неизвестно, насколько далеко зашла местная трансформация. Может быть, к моменту высадки здесь специального «десанта» спасать людей будет уже поздно.
Деревня – в любом случае – бесплодна и обречена на вымирание. Как и сам протодьякон – по причине одноразового употребления проклятых прионов. Но может быть, еще не поздно спасти бессмертные души! Откровения Ликтора звучали так, что можно было сделать осторожный вывод: полноценных новых ликантропов в Зуевке еще не появилось. Не успел вырастить, хотя час близок.
И не успеет. Ликтора теперь наверняка придется кончать…
Пантелеймон внимательно посмотрел на бесчувственное тело. Не притворяется ли, как сам он – недавно? Пес с ним. Все равно ему одному не выпутаться, а пригодиться еще может. Не исключено, что возникнут новые вопросы…
За окном уже полностью рассвело. Хотя час был еще ранний, протодьякон знал, что в деревнях не принято спать до обеда.
И как они без церквы прожили всю жизнь, без храма-то? Ему был отчаянно нужен колокол. Ладно, что-нибудь соорудим по ходу дела…
Он вытащил из рюкзака рясу и натянул ее прямо поверх одежды. Вытащил книги – требник, молитвенник, Библию, канонник. Требник отпадал – какие требы? Никто из местных ему ничего не заказывал. Канонник тоже ни при чем, а молитвы он и так знал, какие нужные. Стало быть, Библия.
К Писанию присоединился тяжелый серебряный крест, пузырек с елеем, фляга со святой водой. Не было кропила, но к чему оно, если воды – только фляга?
Поверх рясы Пантелеймон перекинул две кобуры на тонких ремнях. Вложил револьверы. Проверил обувку: хорошо ли выскакивают ножи. Проверил пистолеты в рукавах. Задрал подол, сунул в карман любимую гирьку.
Поверх всего этого, чтобы скрыть оружие, он надел толстую черную безрукавку на вате. Нахлобучил шапку.
Он очень надеялся, что стрелять не придется.
Присел над Ликтором, проверил узлы, пощупал пульс, прислушался к дыханию, поднял веки. Обнажились белки закатившихся глаз. Дыхание было хриплое, вырывалось с присвистом. На лбу расцвел приличный кровоподтек.
Подумав, Пантелеймон связал оборотня на иной манер: «ласточкой», излюбленная ментовская поза. Подумав еще, спустил его в подпол. Передвинул стол, припирая крышку.
Вроде бы все?
Нет. Чертов раствор.
Стерилизатор со шприцами был слишком велик, чтобы затолкать его в карман. Помявшись, протодьякон ограничился одним шприцем, завернув его в тряпицу. Может быть, придется отступать; не человеком – волком.
На стерильности, конечно, можно поставить крест, да не до жиру. Захватил маленькую склянку с остатками зелья. Обыскал всю горницу на предмет основного запаса, но тщетно – так ничего и не нашел.