Раздолбай сидел молча, оглушенный приговором — у него никогда не будет любви, и все упирается в деньги!
— Послушай, то, о чем ты говорил — все эти возможности с маятниками и шестеренками, это ведь только началось. Почему ты считаешь, что я опоздал навсегда? — спросил он, ненавидя свой задрожавший голос. — Я что, по-твоему, не смогу добиться чего-то годам к тридцати?
— Чего, например?
— Ну… того уровня денег, который нужен.
— Ты все-таки хочешь, чтобы разоблачение было полным, да? — уточнил Мартин. — Уровня денег не добиваются. Добиваются уровня компетенции. Я допускаю, что к тридцати годам ты сможешь разобраться в некоторых шестеренках, но тебя к ним уже не пустят, и решать ты ничего не сможешь.
Есть, правда, еще один путь… Как писал старина Бальзак в романе про упомянутого нами сегодня Растиньяка: «Этот мир надо завоевывать умением подкупать или блеском гения».
Если бы я видел на тебе подобный отблеск и в нашем упражнении ты хоть раз сказал бы, что хочешь стать кем-то… Ты ведь, кажется, рисовал, да? Если бы ты сказал: «Я хочу стать признанным художником» — и маниакально повторял: «Я хочу написать гениальный холст и продать его с аукциона», — я не говорил бы всех этих слов. Но результат получился такой, какой получился, и это не я ставлю тебе диагноз, а ты сам.
— Какой диагноз?
— Ты — раздолбай. Это не оскорбление, это — образ жизни. Раздолбаев в этой стране миллионов сорок, если брать зрелых самцов, и все почти будут как-то жить. Но сорока миллионов коней для всех нет, так что мечтать о них раздолбаю — обрекать себя на танталовы муки. Помнишь старика Тантала? Боги дико обломали его с водой и фруктами. Теперь я, с твоего позволения, выжру стакан, потому что необходимость говорить тебе неприятные, но спасительные вещи дико утомила меня.
Ощущение праздника, витавшее вокруг Раздолбая золотыми лампочками, исчезло. Смотреть на волнующие фигурки «коней» и говорить себе: «У меня никогда этого не будет» — казалось ему равнозначным отказу от жизни.
«Я заработаю! — думал он с ожесточением. — Я буду сидеть на Арбате по десять часов без выходных и зарабатывать тысяч двадцать! Вложусь во что-нибудь! Куплю проигрыватель! Открою палатку звукозаписи!»
— Не согласен! — с вызовом сказал он Мартину. — Пусть ты во многом прав, но я не могу сказать себе: «Нет, это не для меня». Спорим, у меня будут кони?
— Я не рекомендовал бы тебе со мной спорить.
— Почему?
— Ты знаешь, как я серьезно отношусь к подобным вещам — карты, пари, рулетка… Для меня это не игра, а воплощение жизненных законов, и, относясь к этому серьезно, я отдаю дань уважения Судьбе.
— Боишься проиграть?
— Мне нечего тебе проигрывать, а ты можешь проиграть жизнь.
— Ага-ха, — нервно хохотнул Раздолбай, испугавшись того, как серьезно заговорил Мартин. — Проигравшего в цемент закатают?
— Ты не врубаешься в шестеренки не только физической жизни, но и метафизической. Заявляя: «Спорим, я возьму от жизни самое лучшее», ты бросаешь вызов Судьбе. Судьба за это лишит тебя возможности получить среднее счастье и оставит два абсолютных варианта — стать победителем или неудачником.
— Ну, это ведь мои проблемы, верно? Давай поспорим.
— Ты представляешь, что такое поспорить по пьяни, что станешь олимпийским чемпионом, положить на спорт жизнь и остаться без медали?
— Или с медалью. Я не так пьян, как тебе кажется.
— А я в говно. Не втягивай меня пьяного в серьезные игры с метафизическими категориями.
— Ты просто любишь всегда казаться правым. Спор абсолютно безобидный, и твой отказ спорить доказывает, что ты не прав.
— Очень зря ты берешь на слабо человека, который гиперответственно относится к спорам.
— Ну так поспорь со мной! Слабо?
Мартин преобразился. Он подался к лицу Раздолбая так, словно хотел укусить его за нос, и, доверительно понизив голос, спросил:
— Ты готов, что спор будет не шутейным, а с настоящими ставками? Вызов бросил ты, поэтому условия назначаю я, согласен?
— Давай!
— Ты должен будешь пригласить меня в ресторан на ужин и прийти с конем. Мы оба понимаем, о каком уровне телок идет речь, так что варианты «просто симпатичная» не прокатят. К моменту ужина ты должен будешь находиться с этой телкой в отношениях четыре месяца. У телок может быть период транзитного вокзала, когда они встречаются с кем попало, но долго транзит не длится, и четыре месяца — это повод сказать, что она к тебе как-то относится. У вас должны быть общие фотографии — на ужине я их с удовольствием посмотрю. Не приведешь коня — ты проиграл. Откажешься от спора — ты проиграл. Телку я пробью по своим каналам, так что приведешь снятую проститутку — ты проиграл. Принимаешь?
— Смотря когда должен быть такой ужин?
— Сколько тебе сейчас лет?
— Двадцать.
— Значит, ужин должен состояться до шестнадцатого мая две тысячи двенадцатого года. К сорока годам с человеком все ясно, и если ты не приведешь коня до этого момента, я уверенно поставлю на тебе клеймо «неудачник».
Раздолбай нервно засмеялся.
— Мартин, ты пьян реально. Спорить на двадцать лет вперед? Конечно, я приведу за это время коня.
— Приведи.
— На что спорим?
— Я тебе подарю табличку с надписью «Победитель».
Поставишь на подоконник, будешь дико от нее кайфовать.
— Офигенный приз!
— Табличка будет из ста граммов чистого золота.
— Мы серьезно спорим или продолжаем шутить?
— Ты думаешь, владея тремя товарными составами, я не смогу подарить тебе табличку за тысячу двести долларов, или сколько она к тому времени будет стоить? Можешь не сомневаться.
— Ну, допустим… — с опаской принял Раздолбай ставку, поняв, что Мартин не шутит. — А что должен буду подарить я, если проиграю?
— Ничего. Если проиграешь, у тебя над кроватью жирным черным маркером будет написано «неудачник». Закрасишь надпись — она вернется. Переедешь — появится на новом месте. Помнишь дико страшную сказку о Синей Бороде? Будет как с пятном крови на том номенклатурном ключе.
— Как это у тебя, интересно, получится?
— Это уже моя забота.
Раздолбай замялся. Он думал заключить шутливый спор на бутылку шампанского, а получалось какое-то зловещее пари, которое действительно казалось судьбоносным вызовом. Надпись на стене и золотая табличка были всего лишь символами. На кон ставился путь к отступлению, возможность сказать «не очень-то и хотелось», если бы «кони» остались несбыточной мечтой. Заключая спор, Раздолбай не просто сжигал за собой мосты — он делал обладание красавицей мерилом жизни, и в случае неуспеха ему пришлось бы признавать себя неудачником в первую очередь перед самим собой. С другой стороны, уклонение от спора значило признание правоты Мартина и отказ от желанных девушек здесь и сейчас, в то время как, приняв спор, можно было за них целых двадцать лет бороться.