Раздолбая родной отец. Из этих же денег она выдавала иногда пять рублей на пленку, реактивы и фотобумагу. Несмотря на способности к рисованию, фотографировал Раздолбай средне, но дядя Володя хотел, чтобы у него было как можно больше полезных навыков, и даже приглашал в гости маститого фотографа, который открывал кое-какие секреты.
Зачем нужно больше пяти — семи рублей в месяц, Раздолбай не знал, пока не начал увлекаться хэви-металом и курить. Сигареты можно было таскать у дяди Володи и отжимать на них немножко денег за счет сэкономленных фотореактивов, а вот чистые кассеты для подаренного на шестнадцатилетие магнитофона стоили столько, что ни отжать, ни попросить на них было немыслимо. Три рубля казались Раздолбаю предельной суммой, которую можно единовременно принять из рук мамы, не чувствуя себя презренным мажором, а одна кассета стоила в три раза больше. Раздолбай готов был смириться, что своей музыкальной коллекции у него никогда не будет и придется выпрашивать записи у Маряги, чтобы только послушать, но тут произошел случай, который не только помог ему обзавестись приличным количеством собственных кассет, но и надолго подарил денежную независимость.
Стены комнаты Маряги были сплошь обклеены черно-белыми фотографиями зарубежных рок-групп. Маряга собирал эти фотографии не один год, выменивая их у таинственных знакомых, которых называл «мои кореша по металу», и они были предметом зависти всех гостей. Каждый знал, что одна фотография стоит не меньше трешника, поэтому комната Маряги воспринималась многими как распахнутая сокровищница. Новообращенному «металлисту» Лехе Пуховлеву по кличке Пух стало в этой сокровищнице по-настоящему плохо. Он не мог уйти, гладил фотографии пальцами и нешуточно задыхался, теребя воротник водолазки.
— Дай! — взмолился он наконец, глядя на Марягу взглядом голодной псины.
Маряга расхохотался.
— Дай на один день! Я перефотографирую как-нибудь, а тебе за это… тебе дам… Я тебе десять своих кассет отдам!
К удаче для себя Раздолбай присутствовал при этой сцене, и не зря дядя Володя хотел, чтобы у него были полезные навыки.
— Если надо, я за пару кассет могу хорошие копии сделать, — ненавязчиво предложил он, прикинувшись простачком.
Сделку заключили немедленно, скрепив парой стопок ликера, который Маряга привычно отлил из бара своего папы. Фотографии были уложены в дипломат и бережно, как алмазное колье, доставлены к Раздолбаю.
— Испортишь хотя бы одну, заплатишь бабки и не дам тебе больше никакой музыки, — пригрозил Маряга.
Через день Раздолбай вернул фотографии в целости и сохранности. Маряга водрузил на свою полку десять пуховских кассет, выбрал из них две самых потрепанных и небрежно протянул Раздолбаю, а счастливый Пух вприпрыжку побежал превращать свою комнату в копию Марягиной сокровищницы. Все были довольны, а больше всех — Раздолбай. Маститый фотограф давно научил его делать дубликаты фотографий, и получить полный дипломат вожделенных для многих снимков было все равно, что добыть машинку для рисования денег. С каждой фотографии Раздолбай отпечатал контактный негатив, с которого напечатал позитивный дубликат для Пуха, и никто не мог запретить ему делать потом с этих негативов бесчисленное количество копий на продажу.
За ценой Раздолбай не гнался. Фотографии шли у него в школьном туалете по рублю, и вскоре каждый пионер, сэкономивший на мороженом, имел у себя дома сокровища, доступные раньше только избранным. Понимая, что Маряга, узнав об этом, выбьет зуб или два, Раздолбай говорил покупателям, что рок-группы на фотографиях запрещенные, и если их увидят, то комсомола пионерам не видать и хорошей характеристики тоже. Угроза была недалека от реальности, пионеры боялись и прятали снимки, как наркотики на таможне.
Дубликатами Марягиного достояния Раздолбай торговал целую школьную четверть. Он заставил кассетами длинную полку, повесил на стену цветной плакат «Айрон Мейден», стал покупать у таксистов Мальборо и совсем забыл, что такое брать деньги у родителей. Принимать от мамы трояк, зная, что рублями и трояками набит пухлый конверт под матрасом, ему было неловко. Деньги давали незнакомое раньше чувство свободы. Когда дома никого не было, он доставал конверт, теребил пачку мятых купюр и наслаждался ощущением, что может прямо сейчас, никого не спрашивая, пойти и купить себе все, что хочет. На самом деле в конверте было не так много денег, но в шестнадцать лет желания Раздолбая не выходили за пределы кассет, сигарет и пиццы в пиццерии, куда его все равно после шести вечера не пускали. Когда все пионеры-металлисты завесили комнаты фотографиями и перестали их покупать, он даже не огорчился, что денежная река иссякла. Кассет у него стало поровну с Марягой, цветной плакат на стене приятно ласкал чувство избранности, а сигарет, если не тратиться на «Мальборо», можно было купить на пять лет вперед. Содержимое конверта удалось растянуть надолго, и последние двенадцать рублей Раздолбай даже прихватил с собой в Юрмалу, присовокупив к подаренной родителями сотне.
Поступив в институт, Раздолбай думал, что его благополучие продолжится за счет стипендии, но не тут-то было. Покорение Дианы предполагало «свою жизнь» с полетами на самолетах, номерами в гостиницах и «премилыми безделицами», так что стипендии на это не могло хватить, даже если почти все откладывать. По подсчетам, один только новогодний сюрприз обходился в девяносто рублей, и то если останавливаться в гостинице Baka. Раздолбай ностальгически вздохнул, вспоминая, как пару лет назад приходил из школы с карманами, полными денег. Теперь покупать черно-белые фотографии не стали бы даже лохи — ценились только цветные вырезки из журналов и фирменные развороты. Плакат «Айрон Мейден» оторвали бы с руками за те же двадцать рублей, которые он когда-то стоил, но расставаться с ним было жалко. Один раз его уже приходилось снимать со стены, чтобы обновить обои, и без него в комнате стало одиноко, словно ушли хорошие друзья. Раздолбай мысленно перебирал собственность, прикидывая, что можно продать. Магнитофон даже не рассматривался, за продажу фотоаппарата мама устроила бы скандал, а больше ничего ценного у него не было. Хотя…
Он полез под шкаф и вытащил коробку с железной дорогой. До увлечения самолетами это была его любимая игрушка, и он мог часами лежать на животе, наблюдая, как поезд из тепловоза и семи вагонов бегает по выложенному на полкомнаты овалу рельсов. Такие дороги были предметом коллекционирования, так же как самолеты или копии автомобилей, и в закутке «Детского мира» таилась нелегальная толкучка, где среди всего прочего покупали и обменивали товары для железнодорожного макетирования. Рельсы и стрелки там спрашивали всегда и брали охотно. Раздолбай стал пересчитывать, сколько у него рельсов, и сам не заметил, как разложил железную дорогу на полу. Его словно перебросило в детство. Он вспомнил, как после игры вытирал свои любимые вагончики носовым платком и раскладывал их по коробкам, словно по колыбелям, счастливый, что у него есть такая игрушка. Пытаясь воскресить это чувство, он взял в руки тепловоз и чуть не заплакал, представив, что больше никогда не сможет его запускать.
— Господи, продавать или нет? — обратился он к внутреннему голосу.