Машины снова двинулись, но они находились в крайнем ряду четырехполосной дороги. Беверли помигала поворотниками и тут же начала выворачивать руль, так что джентльмен, сидевший за рулем белого фургона справа от них, принялся громогласно выражать протест.
Однако Беверли не обратила на него никакого внимания, создав еще большую неразбериху на дороге. Она умудрилась въехать точно между фургоном и стоявшей впереди машиной. Послышался скрежет, но Беверли не остановилась. Она продолжала двигаться, сдирая краску со стоявших рядом машин и не замечая возмущенных сигналов из фургона. Айзенменгер кинул взгляд на водителя, лицо которого было искажено гневом и который, выкрикивая ругательства, пытался вылезти из машины. Беверли уже отыскивала глазами промежуток на полосе встречного движения. Не найдя такового, она организовала его самостоятельно, нанеся при этом ущерб серебристому «мерседесу» и «рено», а также еще нескольким неидентифицируемым транспортным средствам.
Когда они двинулись с такой же скоростью в противоположную сторону, Айзенменгер заметил:
— Наверно, твоя страховая компания без ума от тебя.
Беверли продолжала отыскивать лазейки между машинами, чтобы максимально увеличить скорость продвижения.
— Ну давай, давай, — бормотала она себе под нос. — Моя страховая компания — это скопище идиотов, — бросила она Айзенменгеру.
По прошествии нескольких мучительных минут они наконец достигли поворота налево, и Беверли вздохнула с облегчением. Она резко увеличила скорость, свернула направо и тут же налево.
Мол-стрит.
— Ты знаешь, где именно он находится?
— Нет.
Улица была узкой и грязной, с обеих ее сторон вдоль покосившихся кирпичных стен лежали горы мусора. Они медленно миновали типографию, комиссионный магазин и несколько заброшенных учреждений. В одном из дверных проемов стояла изможденная девица с серой кожей, которая проводила их тоскливым взглядом.
— Вон там. — Айзенменгер указал вперед и направо. Это было еще одно пустое заброшенное здание, однако на сей раз одноэтажное и не имевшее выхода на улицу. Рядом с ним находился узкий переулок.
— Откуда ты знаешь?
— Можешь мне поверить.
Это здание, даже будучи новым, вряд ли могло привлечь чей-либо взгляд — его немногочисленные окна были закрыты тонированными стеклами в металлических рамах, вправленных в тускло-серый бетон. Само здание представляло собой обычную коробку — символ глубокой депрессии. «А потом они спрашивают, почему все патологоанатомы такие странные».
— Вон туда. — И он указал в переулок.
Больше сдерживаться она не могла. И вопреки всем социальным, биологическим и психологическим навыкам, которые сформировали из нее цивилизованную личность западного образца начала двадцать первого века — олицетворение конформизма и благопристойности, — она была вынуждена помочиться, лежа обнаженной и на глазах у другого человека.
И возможно, по чистой случайности именно в этот момент он заговорил впервые за много часов, но настолько тихо, что она не смогла ничего расслышать.
— Стой! — Кричать было нельзя, поэтому приходилось говорить громким шепотом, однако Айзенменгер, не обратив на нее никакого внимания, продолжал идти по проулку. — Черт! — пробормотала она себе под нос в ожидании ответа на звонок.
Наконец ей откликнулась констебль Кларк.
— Инспектор Уортон на связи. Нуждаюсь в подкреплении. Мол-стрит, рядом с больницей. Заброшенный морг. У меня есть все основания полагать, что в нем находится Мартин Пендред, возможно с заложницей.
Она не стала дожидаться ответа и кинулась догонять Айзенменгера.
— Мартин, пожалуйста, ответь мне.
Однако тот продолжал что-то тихо бормотать себе под нос, а затем, как она догадалась, бесшумно встал.
— Мартин?
Но он с безжалостным безразличием продолжал произносить свой монолог, который, казалось, не завершится до второго пришествия. Она не могла разглядеть выражение его лица, но оно казалось окаменевшим.
Это загово́р. Заклинание.
Тем не менее она не могла поверить своим ушам. Ритм в произносимом им тексте отсутствовал. Что же он произносил?
Она уже дрожала от холода, и хриплое дыхание обжигало горло. Она не могла заставить себя успокоиться, расслабиться и прислушаться к тому, что говорит Мартин.
— …главное — убедиться в правильности идентификации… — монотонно произносил он.
Она снова изогнулась, чтобы посмотреть на него, но его не было.
Сердце вдруг застучало у нее в груди с грохотом канонады.
Куда он делся?
— …Бирки на трупах должны соответствовать номеру запроса. Убедитесь в их идентичности и дважды проверьте это, прежде чем приступить…
Где он?
Она поняла, что он обходит ее со стороны головы. Видимо, он двигался очень медленно, в одном ритме с произносимым текстом.
Только теперь до нее дошел смысл того, что он говорил. «Трупы? Он сказал „трупы"?»
— …вы помещаете подставку под спину, располагая ее посередине позвоночника…
Он снова появился перед ней, на этот раз слева.
— …и осматриваете тело на предмет повреждений. Ссадин, шрамов, царапин. Вы знаете разницу между царапиной и рваной раной? Рваная рана — это нарушение целостности кожного покрова, а царапина — это всего лишь легкое его повреждение. Особое внимание обращайте на горло и глаза — если что-то заметите в этих областях, тут же сообщайте об этом патологоанатому…
— Мартин? — В голосе Елены уже звучал страх, она говорила чуть ли не с мольбой. Однако его взгляд был абсолютно безжизненным и безучастным.
— …измерьте длину шрамов и царапин. Если труп является жертвой дорожного происшествия, зарисуйте все повреждения, которые вы на нем обнаружите…
В руках у него был ватный тампон, на который она обратила внимание лишь в тот момент, когда он снова начал приближаться к ее голове. Она открыла было рот, чтобы закричать, и тампон тут же оказался у нее во рту, а Пендред принялся заталкивать в него все новые и новые тампоны. Она пыталась сделать все возможное, чтобы помешать ему, мотая головой из стороны в сторону, однако ее усилия ни к чему не привели. Затем он остановился, и она почувствовала, что задыхается, глаза у нее слезились, дыхание с трудом вырывалось через нос.
Однако передышка была недолгой.
Он начал трогать ее руками, и при каждом прикосновении его мертвенно-холодных пальцев Елену охватывало такое отвращение, словно до нее дотрагивалась дохлая лягушка. Он хватал ее за щиколотки, осматривал ее пальцы, приподнимал ей голову, оттягивая при этом веки, и раздвигал губы. Когда он схватил ее за грудь и начал измерять ее металлической линейкой, отчего кровь хлынула еще сильнее, Елена закричала от боли.