– Кстати, что вы об этом думаете? В смысле про птицу?
– Пока не знаю. Может, он хотел нагнать страху на Лин Меткалф. Или сделал своего рода вызов. Или поставил подпись.
– Типа крыльев на спине Салли Палмер?
– Возможно. Кстати, мы получили ответ от орнитолога. Вполне обычная порода для здешних мест, особенно в это время года.
– Вы думаете, между лебедиными крыльями и уткой есть связь?
– Я не верю в простое совпадение, если вы к тому клоните. Может быть, он имеет что-то против птиц вообще. – Маккензи обогнал автофургончик. – Мы привлекли психологов, чтобы они создали психопортрет, и прочих специалистов – на случай если это какой-то языческий ритуал или сатанинский обряд. А то ведь есть и такие отморозки...
– Вы серьезно?
Он ответил не сразу, явно решая, сколько можно сказать.
– Да нет, – признался инспектор наконец. – Только из-за крыльев на Салли Палмер все будто с ума посходили. Бесконечные разговоры про религиозный или классический символизм, про ангелов и бог знает что еще. А вот в этом-то я как раз и не уверен. Если бы утку принесли в жертву или изувечили, тогда – может быть. Но связать проволокой, и на этом все? Нет, мне кажется, нашему мальчугану просто нравится делать больно живым тварям. А птица... Рисовка, если угодно.
– Вроде силков.
– Да, вроде силков. Признаюсь, палки в колеса он нам поставил. Мы не можем сосредоточиться на поисках, если приходится постоянно думать, что он мог раскидать по дороге. И зачем? Любой, кому хватает ума нагородить такой огород, знает, как замести за собой следы. Вместо этого он оставляет нам птицу, колышки от силков для отлавливания жертв, а теперь и прочее. Его или не волнуют наши находки, или он просто... я даже не знаю...
– Помечает свою территорию? – предположил я.
– Что-то в этом духе. Показывает, кто здесь хозяин. И делает это играючи. Просто ставит несколько ловушек в стратегических точках и отходит в сторонку, чтобы посмотреть, как мы кувыркаемся.
Я некоторое время молчал, раздумывая над его словами.
– А не может быть так, что за этим стоит что-то еще?
– В смысле?
– Он превратил лес и болото в запретную зону. Народ боится там разгуливать из-за его ловушек.
Маккензи нахмурился.
– И?..
– Ну, может, ему нравится не только делать больно, но и пугать?
Маккензи задумчиво смотрел сквозь ветровое стекло, заляпанное ошметками раздавленных насекомых.
– Может, и так, – ответил он. – Вы не прочь мне поведать, где находились между шестью и семью часами вчерашним утром?
Столь резкая «смена галса» меня ошарашила.
– В шесть утра? Ну в душе был, наверное. Потом позавтракал и ушел в амбулаторию.
– Время?
– Где-то без пятнадцати семь.
– Ранняя пташка...
– Спалось плохо.
– И подтвердить кто-то может?
– Генри. Когда я пришел, мы вместе попили кофе. Черный, без сахара, если вам и это нужно знать.
– Порядок есть порядок, доктор Хантер. Вам достаточно много довелось участвовать в полицейских расследованиях, чтобы понять, как все работает.
– Остановите.
– Что?
– Остановите машину.
На секунду показалось, что Маккензи примется спорить, однако он включил сигнал и свернул на обочину.
– Я здесь как подозреваемый или потому, что вам нужна моя помощь?
– Послушайте, мы задаем вопросы каж...
– И все-таки?
– Ладно, ладно, не сердитесь. Да, наверное, мне не следовало так поступать, но... Мы просто обязаны задавать такие вопросы.
– Если вы считаете, что я как-то причастен к делу, то мое место не здесь. Вы думаете, мне очень хочется наведаться в морг? Избавьте меня от разглядывания трупов – и вы увидите счастливого человека. Словом, если вы мне не доверяете, можем прямо здесь и расстаться.
Он вздохнул.
– Знаете, я не думаю, что вы к этому причастны. В противном случае – даю слово – мы бы вас не привлекли к работе. Только всем жителям мы задаем одни и те же вопросы. Я просто подумал, почему бы не покончить с этим сейчас, а?
Нет, не согласен я с его манерой огорошивать своими вопросиками. Ему хочется застать меня врасплох, посмотреть, как я себя поведу. Интересно, не окажется ли дальнейший наш разговор аналогичной проверкой? Увы, нравится мне, не нравится – такова его работа. И я начинал понимать, что Маккензи знает свое дело. Неохотно, но тем не менее я кивнул.
– Можно продолжать? – спросил он.
Я невольно усмехнулся.
– Да, пожалуй.
Машина вновь тронулась с места.
– Итак, сколько может уйти времени на обследование? – спросил Маккензи чуть позже, нарушив молчание.
– Трудно сказать. Многое зависит от состояния трупа. Патологоанатом нашел что-нибудь?
– Не много. Разложение зашло так далеко, что нельзя сказать, имело ли место изнасилование. Впрочем, возможно, раз ее нашли голой. Далее: на туловище и конечностях имеется масса мелких порезов, они неглубокие. Врач даже не смог установить наверняка причину смерти: из-за перерезанного горла или пробитой головы. Есть ли шансы, что вы сможете пролить на это какой-то свет?
– Пока не знаю. – После просмотра фотоснимков у меня имелись кое-какие идеи, однако я не хотел связывать себе руки.
Маккензи искоса взглянул на меня.
– Может, мне еще придется пожалеть, что задал вам этот вопрос, и все-таки: чем конкретно вы планируете заняться7
Я совершенно сознательно пытался об этом не думать. Ответы, впрочем, последовали автоматически.
– Понадобится рентген всего тела, если, конечно, его еще не делали. Потом я возьму пробы мягких тканей для определения ИПС...
– Определения чего?
– Интервала времени, прошедшего после смерти. В сущности, для установления срока давности трупа достаточно сделать анализ биохимических изменений. Состав аминокислот, летучих жирных кислот, глубина белкового распада... После этого придется удалить все остатки мягких тканей, чтобы перейти к экспертизе собственно скелета. Какого рода получены травмы, характер орудия убийства... В таком духе.
Маккензи поморщился.
– И как вы собираетесь это делать?
– Ну, ежели мягких тканей осталось не так много, то срежу скальпелем. Или сдеру аутопсийными клещами. А можно и несколько часов поварить труп в растворе стирального порошка.
У Маккензи вытянулось лицо.
– Теперь я понимаю, почему вас потянуло работать терапевтом...