Джо и Кейт поблагодарили Элизабет, однако оба не смогли съесть ни кусочка. В конце концов Джо составил почти нетронутые тарелки на стол, а сам взял Кейт за руки. Но прежде, чем он сумел произнести хоть слово, глаза Кейт неожиданно наполнились слезами.
— Не плачь, Кейт! — растерянно сказал Джо.
Женские слезы он не выносил: обычно они приводили его в состояние сильнейшего раздражения, он не знал, что делать, и только еще больше замыкался в себе. Однако он ни в чем не винил Кейт. В эти дни женщины, наверное, плакали в каждой гостиной, на каждом вокзале, в каждой гавани и в каждом аэропорту.
— Не плачь, — повторил он тверже. — Со мной ничего не случится. Разве ты не знала, что у меня девять жизней, как у кошки? Не одна, а целых девять — по крайней мере, пока я нахожусь в кабине самолета.
Говорить так у Джо были все основания: за прошедшие годы ему удалось счастливо избежать нескольких крупных аварий. Пять раз он выбрасывался с парашютом буквально в самый последний момент и всегда оставался цел и невредим, если не считать нескольких мелких ссадин и легких ожогов. Самая серьезная травма случилась с ним примерно полтора года назад, когда, приземляясь с парашютом в прерии, он случайно угодил ногой в нору суслика и растянул связки.
— А что, если тебе понадобится не девять, а десять жизней? Ведь это война, Джо! — воскликнула Кейт, и крупные слезы покатились по ее щекам. Ей очень хотелось быть храброй и мужественной, но она не смогла, не сумела сдержать себя. Ее бросало в дрожь от одной мысли, что с Джо может что-нибудь случиться.
— Если понадобится, у меня будет и двадцать жизней. Можешь смело на это рассчитывать, — поспешил уверить ее Джо.
Впрочем, он прекрасно понимал, что может и не сдержать своего обещания. Именно поэтому он так старательно удерживался от любых необдуманных поступков, которые могли иметь далеко идущие последствия. Меньше всего ему хотелось сделать Кейт восемнадцатилетней вдовой. Она заслуживала иной судьбы, и Джо самоотверженно решил, что если он не успеет сделать ее счастливой, то пусть она достанется кому-нибудь другому. Какие бы чувства они ни питали друг к другу, он хотел, чтобы Кейт чувствовала себя совершенно свободной, не связанной никакими обязательствами.
Он не знал, что Кейт способна была думать только о нем — и об опасности, которая ему угрожала. Ей даже не пришло в голову позаботиться о себе, да, наверное, она все равно не смогла бы этого сделать. Не в силах больше сдерживать свои чувства, она повернулась к Джо и внезапно сказала, что любит его.
Ответом ей была долгая, мучительно долгая пауза. Джо смотрел на нее сверху вниз и видел в ее глазах выражение отчаяния и какой-то глубокой, безысходной тоски. Он не знал, что в восемь лет Кейт потеряла отца — она никогда не рассказывала ему о Джоне Бэррете, и Джо считал Кларка ее настоящим отцом, — и не мог догадаться, что предстоящая разлука с ним оживила в Кейт старую боль и сделала его отъезд особенно мучительным.
— Я бы предпочел, чтобы ты этого не говорила, — грустно сказал он наконец. Всеми силами Джо старался не только подавить свою любовь к ней, но и остудить ее чувство, и вот — не сумел. — Мне бы не хотелось, чтобы ты чувствовала себя связанной, если со мной что-нибудь случится. Ты значишь для меня очень много… с того самого дня, когда мы впервые встретились. Я еще никогда не встречал такой замечательной девушки, как ты. Но с моей стороны было бы нечестно добиваться от тебя каких-то обещаний, на что-то рассчитывать или просить дождаться меня. Что бы я ни говорил, всегда существует вероятность того, что я не вернусь, а мне бы не хотелось, чтобы ты чувствовала, будто что-то должна мне… Нет, Кейт, ты ничего мне не должна и ничем мне не обязана. Я хотел бы, чтобы ты чувствовала себя совершенно свободной и поступала так, как будет лучше для тебя. Того, что мы испытывали друг к другу все это время, для меня более чем достаточно, и вито чувство я сохраню, что бы меня ни ожидало.
Он обнял Кейт за плечи и так крепко прижал к себе, что она услышала, как бьется его сердце. Однако он не сделал попытки поцеловать ее, и Кейт охватило горькое разочарование. Ей ужасно хотелось, чтобы и Джо сказал ей, как сильно он ее любит, — ведь это была их последняя возможность объясниться, — но Джо молчал, и она молчала тоже.
— Я правда тебя люблю, — сказала наконец Кейт, и ее голос прозвучал ясно и твердо. — И я хочу, чтобы ты знал это. Быть может, где-нибудь в окопах, под обстрелом, ты вспомнишь об этом, и тебе станет легче. По крайней мере, тебе не придется гадать — ты будешь знать наверняка! Джо удивленно приподнял бровь.
— В окопах? Ты все перепутала, Кейт. В окопах сидит пехота, а я — летчик. Летчики летают высоко в солнечном небе сбивают всех немцев, которые оказываются достаточно глупы, чтобы приблизиться на расстояние выстрела. А по ночам я буду спать в собственной постели в казарме или даже в отеле, как это принято у англичан. Для большинства война — Действительно нелегкая и грязная работа, но не для меня. Летчики-истребители считаются элитой даже в авиации, поэтому все стараются создать для них самые лучшие условия.
Он явно старался успокоить ее, но Кейт подумала, что в этом есть доля истины. Во всяком случае, само слово «элита» относилось к нему куда в большей степени, чем к кому бы то Ни было.
Между тем времени оставалось все меньше, и наконец настала минута, когда Джо поднялся и сказал, что ему пора. Кларк хотел сам отвезти их в аэропорт, но Джо предпочел такси: ему хотелось побыть наедине с Кейт еще немного.
Несмотря на поздний час, в аэропорту царило самое настоящее столпотворение. Кейт была поражена, увидев одновременно столько мужчин в новенькой, защитного цвета форме. Многие из них казались совсем мальчишками, и Кейт подумала, что при других, менее трагичных обстоятельствах, матери никогда бы не отпустили их одних так далеко. Ей было совершенно очевидно, что большинство из них еще никогда не покидали отчего дома.
Последние перед расставанием минуты причинили Кейт ужасную боль. Она безуспешно пыталась сдержать слезы, катившиеся из-под ресниц и оставлявшие на щеках мокрые дорожки. Джо выглядел скованным, напряженным, хотя ему и удавалось держать себя в руках. Оба понимали, что война может затянуться на несколько лет, и единственное, на что уповала Кейт, это на то, что рано или поздно они увидятся снова. Когда же наконец объявили посадку на самолет, оба испытали странное облегчение.
— Я люблю тебя! — в последний раз прошептала Кейт, и лицо Джо исказила гримаса сожаления.
Не этого он ожидал, когда решил провести с ней последний день перед отъездом на фронт. Ему казалось, что между ними существует молчаливый уговор не говорить вслух о своих чувствах, но Кейт его нарушила. Иначе она, наверное, не могла поступить, но ему от этого было нисколько не легче. Подобно большинству мужчин, Джо предпочел бы, чтобы все оставалось так, как хотел он, однако ничего поправить было уже нельзя. Кейт не могла отпустить его навстречу смертельной опасности, не сказав ему о своей любви. Он должен был узнать. В своей ослепленности чувством, которое она наконец решила выпустить на свободу, Кейт не подумала о самом главном — о том, насколько тяжелее будет ему, когда она произнесет вслух сокровенные слова. До этого момента — вне зависимости от истинной природы их чувств — Джо еще мог как-то убедить себя, что они просто близкие друзья, только друзья. Теперь всякий самообман стал невозможен. Они, разумеется, могли притворяться и дальше, однако правда была известна обоим, и она делала бессмысленными любые попытки притвориться, будто все осталось по-прежнему.