Вдовкин молча разлил водку.
– Кстати, о Насте, – Алеша улыбался, но взгляд был бесноватый. – Раз уж у вас завязались секреты, передай ей кое-что, когда встретитесь.
– Мы не собираемся встречаться.
– Да ладно тебе. Собираетесь – не собираетесь, я не в обиде. Ты только передай.
– Что передать?
– Скажи так. Если после того, как позвонит, через час не явится домой, перережу себе вены.
– Черный юмор, Алеша!
– Я по мелочевке не играю. Это ведь ей захотелось потягаться, кто кого крепче достанет.
Вдовкин махом опрокинул рюмку, сунул в губы сигарету. Растерянно моргал. В общем-то он не сомневался, что Алеша сделает, что обещал. Он всегда держал слово.
– Глупость какая-то несусветная…
– Не скажи, интеллигент. Это ты за свою поганую, пьяную жизнюшку цепляешься, как за мамкину титьку, мне своя недорога. Игровая, давно на кону…
Алеша самодовольно представил, как подыхает, истекая кровью, и освобождается от всего земного. Вот он, выход, вот оно, счастье, с белыми окнами в сад.
Представил еще, как Настя жутко содрогнется.
– Что с тобой, Михайлов? С одной рюмки повело?
– Надоела мышиная возня. Скучновато мне с вами, Женек. Наливай, не дрожи!..
Операцию Башлыков подготовил наспех, но больше всего его настораживал щенячий азарт Фомкина. Салага рвался на "мокряк", как на праздник. Башлыкову это было неприятно. Дурь из Фомкина поперла не ко времени. Убивать бандитов ему доводилось и прежде, но сегодняшний случай был особенный. Будучи романтиком, Коля Фомкин не считал бандитов вполне за людей, глубоко презирал всю нынешнюю обнаглевшую, воровскую, вооруженную шушеру, державшую масть по Москве, как на именинах у Пронькина; но одно дело влепить веселую пульку между глаз прущему на тебя, озверевшему дебилу с "Калашниковым" в руках, и совсем иное – пойти и хладнокровно укокошить доверчивого старикана, будь он хоть грешен, как сам сатана.
Казалось, Фомкин не чувствовал разницы, и это было плохо. Опасная душевная разболтанность. Когда обсуждали детали, паясничал и ерзал, точно девственница на медосмотре. Башлыков не выдержал:
– Честно скажу, Коля, было бы кем тебя заменить, заменил бы. Но заменить некем.
– Да не волнуйтесь так! Замочу старичка за милую душу.
– Еще раз так скажешь, вообще погоню из отряда.
Фомкин посерьезнел:
– Григорий Донатович, клянусь, все понимаю!
– Что понимаешь?
– Какого зверя берем.
– Не зверя, Коля, человека. У него папка с мамкой были, как и у тебя.
У Фомкина от удивления глаза полезли на лоб, но он и тут не сплоховал:
– Если так, давайте его усыновлять.
Дальше разговаривать с ним на моральные темы Башлыков посчитал излишним.
– Звони, – сказал он.
Фомкин набрал номер, и на том конце задумчивым баритоном отозвался телохранитель Петруша.
– Это я, – поздоровался Фомкин. – Ну чего, Петя, изменения есть?
Изменений не было. Условились так, что во время прогулки Елизара Суреновича Петруша впустит его на минутку в дом и познакомит с Машей Копейщиковой.
Фомкин подарит ей букет алых роз и невзначай замолвит словечко за побратима. И уж заодно оценит опытным взглядом гинеколога всю ее богатую фактуру.
– В семь часов, – подтвердил Петруша. – С охраной сговорено. Там мой кореш Митька. Ты же навроде мой племяш из Махачкалы.
– Маша в курсе?
– Ты что, парень? Это ей сюрприз. Она-то думает, я совсем дикий с гор спустился.
– Если сегодня тебе не даст, значит, я вообще в женщинах не разбираюсь, как гинеколог.
– Что ж, поглядим…
В семь вечера Елизар Суренович выходил из дому, садился в машину и в сопровождении охраны (обычно две "вольво", набитые головорезами) выезжал на природу, где его прогуливали, как домашнюю собачонку. Но места, куда его вывозили, часто менялись и зависели, вероятно, от настроения владыки, поэтому Башлыков отбросил заманчивый план засады в какой-нибудь дубовой рощице. Вдобавок этот план предполагал много шума, грохота и пальбы, чего Башлыков не любил. Он предпочитал ювелирную работу с одним-единственным трупом фигуранта. Вариант со снайпером, казалось бы, вполне реальный, он тоже по зрелом размышлении оставил как запасной. Дом Благовестова снаружи был оборудован суперсовременной искусной светомаскировкой, и не меньше десяти профессионалов бдительно контролировали все мало-мальски пригодные для снайперского "гнезда" точки в окрестностях, включая канализационные люки. После чудесного спасения на загородном шоссе Благовестов начал новую полнокровную жизнь и не собирался с ней расставаться из-за чьей-нибудь глупой неосмотрительности.
В таких обстоятельствах затея Фомкина, при всей ее наивности и вопиющем налете любительства, как ни странно, казалась перспективной и могла сработать.
В сыскном ремесле, как в разбойничьем, успех иногда достигается не точностью предварительных расчетов, а дерзостью и ситуационной смекалкой; и тут на Фомкина, конечно, можно было положиться.
В начале восьмого он приблизился к гнездовью владыки – пятиэтажному дому сталинской постройки, массивному, как фоб Святогора, с выступающим над подъездом каменным дворцовым козырьком. Вид у Фомкина был невинный, походка пижонская. Сторожа Благовестова "повели" его в переулке, и около подъезда его остановили двое мужчин непримечательной наружности, от которых за версту разило родной ментовкой.
– Не спеши, паренек, – сказал дружелюбно один из оперов. – Скажи-ка лучше, куда направляешься.
Фомкин не выказал ни раздражения, ни испуга:
– А то вы не знаете?
– Мы, может, знаем, но ты проясни.
Второй опер заступил ему за спину и сноровисто прогладил пальцами по всему туловищу. Фомкин хихикнул:
– К Петруше я, к Долматову. Земляк мой. Он сам пригласил.
– Цветы тоже Петруше?
Фомкин любовно огладил букет алых роз, упакованный в целлофан.
– Хороший горский обычай – цветы, женщина, шашлык.
– На горца ты похож, как моя бабка на футболиста, – улыбнулся первый опер, и на его лице Фомкин прочитал заветное желание для первого знакомства отвернуть непрошеному гостю башку. Это был очень ответственный момент. Если он вызовет у бугаев хоть малейшее подозрение, они обязательно доложат Елизару, когда тот вернется. Впрочем, они и так это сделают.