Душевные переживания парализовали ее. Теперь вся домашняя работа лежит на матери. Меняет она постель для отца и моет его, разжигает огонь, готовит и бежит на рынок купить кусочек мяса в мясной лавке, а если удается ей купить курицу, бежит к резнику, чтобы зарезать ее. Кроме всей этой работы, она прожаривает кофе для своих соседок, чтобы немного подработать. Начинала Шифра что-нибудь делать — делала не то, что нужно, или то, что не нужно в данный момент. Но и то, что начинала делать, не доводила до конца. Как вела себя Шифра в домашних делах, точно так же она относилась к своему телу, и к одежде, и к еде. Не причесывалась, и не меняла платье, и не ела вовремя. А если замечала это за собой, меняла платье за платьем, и меняла прическу по нескольку раз на день, и ела больше обычного. Замечала это — глядела перед собой сердито, как будто хотела показать ему, тому, что стоит перед ней: смотри, до чего я дошла из-за тебя! А когда убеждалась, что нет его здесь, смотрела в пустоту и протирала глаза, будто хотела получше видеть, но не видела ничего, кроме своих пальцев, мокрых от слез. Однажды показалось ей, что она видит его в толпе людей. Решила отвернуться от него. Что же сделал он? Куда ни поворачивалась она, там стоял он и ухмылялся, как и вся толпа людей, лица которых похожи одно на другое, и он тоже похож на них.
Встала Шифра со стула и вышла потихоньку, чтобы не услышала мама и не пошла за ней. Подошла к колодцу и села перед ним. Склонила голову и оперлась руками на устье колодца. Потянуло прохладной свежестью от воды, и что-то вроде дрожи охватило ее. Вздрогнула она и вскрикнула хрипло: «А ведь он купается в море!» — и зажмурила глаза, чтобы не смотреть на него. Увидела вдруг отражение человека и услышала шаги. Облеклось это отражение в плоть и кровь, и подало голос, и сказало: «Ты слышала? Мендл, обойщик, разводится со своей женой. Почему? Потому что нашел другую, красивее ее. Поехал в Яффу за морскими травами, и увидел там женщину, и разводится со своей женой, чтобы жениться на той! Дрожишь ты, Шифра, ты простыла. Иди домой и не сиди у колодца».
Вернулась Шифра домой и не могла прийти в себя. Не чувствовала она в своем теле ни холода и ни жара, только в груди давило и теснило, как бывает от дурного сна, который удручает и давит. Очнулась она и поняла, что это только сон. Пожалела, что это только сон. Подняла руки и посмотрела на свои пальцы, будто руки Ицхака все еще сжимают их. Поднялся вопль в ее сердце: «Почему ты не приезжаешь? Поговорим откровенно! Сейчас ты в Яффе, среди сионистов, забывших Бога, и, конечно, забыл ты и меня. Отец мой Небесный! Как можно забыть Тебя?!» Она сидела и плакала о нем, и о себе, и о целом мире забывших Бога. Сказала Шифра в сердце своем: «Я не забуду Бога моего, который по милости Своей дал мне разумение, чтобы я могла всякий раз спастись и не погрязнуть в пучине греха. Я раскаюсь, я раскаюсь и, когда наступит Судный день, не выйду из синагоги и буду читать все молитвы в молитвеннике, те, что привыкла говорить, и те, что все праведники и хасиды возносят. И если пожелаешь Ты, Владыка мира, и пошлешь мне жениха, буду поститься во весь день моей хупы, а Ты в милосердии Своем великом не поминай мне то, о чем я думала с того дня, как познакомилась с тем парнем, и сделай так, будто и не думала я это вовсе». Все еще продолжая разговор с Отцом своим Небесным, встала она и подошла к своему отцу. Погладила его лоб и вытерла ему рот. Пошевелил рабби Файш губами. Сказала Шифра: «Отец, ты сказал мне что-то?» Смотрел на нее отец застывшими глазами. Ужаснулась она и воскликнула: «Горе мне, отец, что так платишь ты за мой грех!»
Стала она припоминать, когда она познакомилась с Ицхаком? До того, как заболел ее отец, или после того, как он заболел. И выходило, что бывал Ицхак у них до того, как заболел отец. Воздела Шифра руки кверху и взмолилась: «Господи, Боже мой! Господи, Боже мой! Окажи мне милость и сделай так, чтобы ничего не случилось с этим человеком за все то зло, что причинил он нам». Оказал ей милость Создатель, и говорил с ней в сердце ее, и сказал ей: «Не будь такой наивной, Шифра. Все, что сделано, известно мне, и по моему желанию сделано. И нечего тебе сетовать ни на себя и ни на Ицхака». Сказала Шифра в ответ: «Дай-то Бог!» Вернулась она к тому, чему ее учили, и взяла на себя бремя домашних забот, и не оставила матери никакой работы. Почувствовала это мать; и ее жалостливые глаза провожали каждое движение дочери, и она молилась за нее. Услышал Всемогущий ее молитву и дал ей то, чего желало ее сердце. К добру или не к добру, выяснится в следующих главах.
1
Ицхак вернулся к себе в гостиницу. В доме царила атмосфера, которая царит в новых гостиницах в субботнее утро. Хозяева еще не встали с постели, поскольку постояльцы встают поздно; а постояльцы встают поздно, потому что суббота сегодня и им нечего делать. Не так, как в других гостиницах, где все поднимаются рано в субботу: хасиды, чтобы окунуться в микву перед утренней молитвой, а митнагеды — прямо на молитву, а обычные люди сидят за чашкой чая и читают два раза Танах и один раз таргум.
На столе в коридоре стояла коптящая лампа рядом с опрокинутыми стаканами, и валялись пустые бутылки, и ореховая скорлупа, и косточки от фиников, которые остались от праздничной трапезы в честь дня рождения девочки; а на полу валялись оторванные пуговицы и увядшие цветы; и запах сырости с моря смешивался с запахом горелой нефти, просочившимся с кухни. Хозяева гостиницы не отказывались от того, чтобы ставить самовар в субботу, но ставили также полный чайник на керосинку до наступления субботы либо для постояльца, привыкшего пить чай в субботу, либо потому, что все так делали.
Два желания были пределом мечты Ицхака в эти минуты: стакан горячего чая и постель, но так как еще не накрыли на стол, он вошел в свою комнату, чтобы улечься на свою кровать.
И тут увидел, что кто-то лежит на его кровати. С одной стороны, жалко было Ицхаку будить его, а с другой стороны, он боялся занять другую кровать, вдруг придет хозяин кровати и поднимет его. Проснулся спящий и глядел в ужасе, как напуганный ребенок. И Ицхак тоже испугался, что разбудил спящего человека. Сказал тот человек Ицхаку: «Это твоя кровать? Моя лошадь заболела, и я иду посоветоваться с врачами, и тут захотелось мне спать, и я свалился». Узнал в нем Ицхак толстяка Виктора, того самого, которого видел на рынке в Петах-Тикве, когда ходил туда со своим другом Рабиновичем наниматься на работу. Сказал Ицхак: «Пусть полежит господин, пусть полежит господин!» Отвернулся Виктор лицом к стенке и захрапел, руки его были сложены, как у спящего ребенка, и запах конюшни, смешанный с запахом мыла, исходил от него. Слезы навернулись на глаза Ицхака, и он подумал, что все нуждаются в милосердии, и человек должен пожалеть ближнего. В тот самый день, когда я отправился с Рабиновичем искать работу, не заметил нас Виктор. Если бы посмотрел на нас, нанял бы нас, и я стоял бы сейчас на земле, а Рабинович не уехал бы за границу, и женился бы на Соне, и я мог бы смотреть на мир с чистой совестью. Он вышел и вернулся в столовую. «Все еще спят», — прошептал Ицхак и вошел в кухню налить себе чаю. Увидел, что выкипела вода. Повернулся и вышел. «Итак, — бормотал Ицхак, — сегодня день рождения Лидии, и она родилась по дороге в Эрец Исраэль, и некоторые из пассажиров того судна пришли поздравить ее родителей, и две разведенки Карцонельона плясали в ее честь, а потом пошли мы к Леви-Ицхаку и увидели там танцующего Михаэля Гальперина, который отмечал покупку нового костюма. Потом пили мы вино у Хемдата, а после вина хочется пить, но все еще не поставили самовар». Вышел и пошел куда глаза глядят.