2

Оргелбренд все еще жил в Немецкой слободе в мансарде Рабиновича. Оргелбренд доволен своей квартирой, и доволен хозяйкой дома, и доволен районом. Когда он возвращается со службы, то входит, садится у окна со своей маленькой трубкой во рту и смотрит на деревья, а вечером надевает свой головной убор и выходит прогуляться с тростью в руке. Что нужно неженатому человеку? Постель и стол. А если ищет он покоя — разве есть покой больший, чем здесь? Здесь нет собраний и заседаний, нет споров и нет скандалов, сидит человек у себя дома и получает удовольствие от всего, от чего можно получить удовольствие.

Со дня, когда видел Ицхак Оргелбренда в последний раз, поседели немного его волосы и стали еще печальнее его глаза. Перемен не произошло у него, но они надвигаются, так как директор АПЕКа решил назначить его начальником филиала. Пока еще Оргелбренд уклоняется, однако поневоле вынужден будет принять назначение: и отказаться невозможно, и муж мачехи нуждается в деньгах на врачей. Есть еще другая причина нужды его, Оргелбренда, в деньгах. Когда он был мальчиком, не выдержал он гнета отца, бежал в город Баруха Цвайринга, родственника. Принял его Цвайринг охотно и поддержал его. Теперь, когда Цвайринг разорился, справедливо будет, если он поможет ему в трудную минуту, да только не знает, каким образом. Если возместить ему расходы — неизвестно, сколько он потратил на него, а если приблизительно, так Оргелбренд не любит приблизительности. А если послать ему деньги в подарок, в этом есть что-то унизительное. Когда рассмотрел Оргелбренд самые разные способы помощи, решил он заключить сговор с Соней — дать ей средства на жизнь, а она напишет своему отцу, что нашла работу и не нуждается в его деньгах. Получится, что не будет у Баруха Цвайринга расходов на Соню. А если она хочет поехать в Берлин, чтобы совершенствоваться в своей учебе, готов Оргелбренд оплатить ей проезд. Как только он придумал это, стал опасаться, что если она уедет, то отдалится от него. Вспомнил он, что с первого дня работы в банке не пропустил ни единого дня и не брал себе отпуска. Теперь возьмет он себе отпуск и поедет с Соней, чтобы помочь ей в дороге и облегчить ей жизнь в Берлине. А в дни, когда школа закрыта, они пойдут в музей и в театр. И пока они — в Берлине, где нет у нее знакомых, кроме него, увидит она все то добро, что он делает для нее, и поймет, что нет у нее в мире никого лучше него. Перестанет она обращать внимание на всех молодых людей в мире и явится с ним к раввину, чтобы встать с ним, с Оргелбрендом, под хупу. Облачается раввин в парадные одежды и ставит им хупу, и такая невероятная отрада… И в храме играет музыка, и весь храм озарен светом множества свечей, и тяжелые дорогие ковры тянутся из храма наружу, и все знаменитые сионисты в Берлине приходят, чтобы принять участие в их торжестве. Потом берет он Соню, и отправляется с нею в свадебное путешествие, и так далее и тому подобное.

3

Ицхак вступил в сень цитрусовых плантаций и фруктовых садов, которые тянутся до Немецкой слободы, где живет господин Оргелбренд. В домах этих, утопающих в зелени садов и плантаций, нашел Ицхак, наш товарищ, заработок в те времена, когда был полон отчаяния; и здесь гулял он с Соней в те времена, когда казалось ему, что есть у него все. И если она для него уже не существует, так ведь дорожки эти все еще существуют, и совсем близко отсюда — еврейская гимназия. Как-то раз в те дни, когда потемнело у него в глазах от голода, зашел он к знакомому, служившему секретарем в гимназии. Застал его в обществе учителей за чаепитием. Почувствовал тот, что у Ицхака не было ни крошки во рту в тот день, встал и принес ему чай и пироги. Где тот, кто помог ему? Жена его не смогла выдержать жизни в Эрец, и он вернулся с ней в галут. Если бы не нашел он здесь работы, не было бы у него денег на дорогу и он бы остался в Эрец. Теперь, когда он живет за пределами Эрец, дети его растут без Торы, и он горюет о них и о себе. Пройдут годы, и он, быть может, вернется в страну, но место его уже занято другим, а новые вакансии не попадаются каждый день. Что собирается Рабинович делать в Эрец? Владыка мира, воскликнул Ицхак про себя, неужели не избавлюсь я никогда от мыслей о Рабиновиче?

Часть восемнадцатая РАБИНОВИЧ

1

Повстречался ему некий господин и сказал ему: «Если глаза не обманывают меня, ты — господин Кумар?» Сказал Ицхак: «А как зовут господина?» Сказал тот господин: «Как зовут господина, должен знать ты сам». Сказал Ицхак: «Голос узнаю, лицо не узнаю. Рабинович?!» Сказал Рабинович: «Неужели я настолько изменился, что трудно меня узнать?» Посмотрел Ицхак на него и сказал: «И правда. Ты не изменился, но сдается мне, что ты не курил раньше?» Пожал плечами Рабинович и сказал: «Я… не курил?!» Сказал Ицхак: «Во всяком случае, не черные сигары». Сказал Рабинович: «В этом ты прав, друг мой». Подумал Ицхак: вот ведь он говорит, в этом ты прав. Это значит, в другом — я был не прав. Впрочем, по его лицу не заметно, что у него есть на меня обида. Наоборот, он приветлив со мной и даже поцеловал меня как друг.

Спросил Рабинович Ицхака: «Куда ты идешь? Если я не ошибаюсь, так кафе Лоренца тут рядом — зайдем и выпьем стакан прохладительного. Гром и молния, такую толстую ящерицу я не видел никогда в жизни, до чего она ловкая, подпрыгивает как черт и прячется за жалюзи! И она не понимает, что когда откроют жалюзи, то раздавят ее. Лоренц расширил свое кафе. Ты часто бываешь здесь?» — «Я?» — «С кем я говорю? Не с тобой?» Сказал Ицхак: «Я не живу в Яффе». Спросил Рабинович: «А где ты живешь?» — «В Иерусалиме». — «Значит, ты здесь гость? Чем ты занимаешься в Иерусалиме? Перекрашиваешь ханжей? Может, закуришь сигару?» Сказал Ицхак: «Я не курю». Спросил Рабинович: «Почему?» Сказал Ицхак: «Потому что не чувствую наслаждения от курения». Сказал Рабинович: «Человеку нужно воспитывать в себе умение наслаждаться».

2

Ицхак понял, что нет в сердце Рабиновича против него ничего. Напротив, относится он к нему с любовью, может быть даже большей, чем раньше. Если бы мы не боялись сравнений, то уподобили бы его старшему брату, покинувшему отцовский дом в тяжелую годину. А когда он вернулся, то был благодарен своему младшему брату, который остался и сберег дом.

Спросил Ицхак своего друга, когда они уселись в кафе: «Скажи мне, почему ты не писал нам ничего?» Улыбнулся Рабинович и сказал: «Нам, ты говоришь, то есть тебе и Соне. Что ты будешь пить — может, пива холодного? Скажу тебе правду. Все то время, что я бедствовал, я не хотел писать. А когда мое положение улучшилось, занят был поиском доходов. А ты думаешь, это легко, мой дорогой, содержать женщину? Женщины за границей не удовлетворяются куском хлеба и помидорами. Официант, две бутылки пива и соленые пирожки! Ицхак, бери и пей! Чему ты удивляешься?»

Ицхак сидел и не мог прийти в себя. Теперь, раз Рабинович женат, он не напомнит ему грех с Соней. Но все-таки, если спросит его, что он скажет ему? Сказал Рабинович: «Что касается моей женитьбы, расскажу тебе в другой раз. Я ведь намерен осесть здесь, и найдется у нас время поговорить». Спросил Ицхак Рабиновича: «Что ты скажешь о Яффе? Разрослась она? Ты видел Соню?» Снял Рабинович шляпу и, обмахиваясь ею как веером, сказал: «Видел я ее, видел. Изворотливая девушка. Из-за своей излишней изворотливости проскальзывает она у тебя между пальцами. Официант! Еще бутылку! Куда делся штопор? Теперь, мой дорогой, оставим госпожу Цвайринг. В любом случае не стоит нам быть неблагодарными. За здоровье, Ицхак, за здоровье!»