Завидев аббата, Бертран ускорил шаги и, преклонив перед ним колено, чуть не силой поцеловал сухую старческую руку – Амьель пытался отобрать, потому что сердился, да только с Бертраном не поспоришь.
– Ну что, дитя, – обратился к коленопреклоненному рыцарю ветхий старик, – что ты опять натворил, Бертран де Борн?
– Я предал моего брата, отец, – сказал Бертран. И голову подняв, в глаза Амьелю глянул.
– Ты не раскаиваешься в сделанном, – горестно молвил Амьель.
– Нет, – честно признал Бертран. И спросил, помедлив: – Домна Агнес… она здесь?
– Домна Агнес уехала к своему брату, забрав с собой сына, – отозвался аббат. – Ты что, беспокоишься об их судьбе?
– Да, – пробормотал Бертран.
– Если бы тебя и вправду тревожила их участь, – сказал аббат, – ты оставил бы Аутафорт в покое и прекратил свои беззаконные покушения.
– Я не могу, – упрямо повторил Бертран.
Аббат прищурил глаза, глядя поверх Бертрановой головы:
– Кто с тобой?
– Мой сын Итье и один солдат.
– Пусть подойдут.
Бертран привстал, махнул рукой своим спутникам. Те приблизились.
Аббат строго заговорил с оруженосцем Итье:
– Твой отец дурно поступает, дитя. Я знаю, в вашей семье все обожают Бертрана де Борна, но вот тебе от меня завет: никогда не смей подражать отцу в его противозаконных деяниях!
Итье склонил голову и получил благословение, в чем Бертрану пока что было отказано.
Затем аббат перевел взгляд на лучника Эмерьо.
Эмерьо сказал:
– Я лучник.
Аббат тяжко вздохнул, покачал головой.
Эмерьо добавил:
– Я наемник.
Бертран прикусил губу.
Аббат Амьель спросил:
– Веришь ли ты в Бога, лучник?
– Да, – ответил Эмерьо.
Аббат благословил и его.
А Бертран де Борн сказал:
– Я хотел бы поднести в дар аббатству два сенокосных луга. Как и когда я мог бы это сделать?
– Встань с колен, – велел ему аббат. – Я так понял, эти двое – твои свидетели, которых ты привел, чтобы они подтвердили твое намерение?
Бертран кивнул, поднимаясь.
– Хорошо, – сказал аббат. – А как насчет того, чтобы три дня просидеть на хлебе и воде, Бертран?
Бертран улыбнулся.
* * *
Ничего не зная о том, что старший брат получил прощение от аббата, Константин по знакомой дорожке отправился прямехонько к виконту Адемару.
Да только с той поры, как был здесь Константин в первый раз, многое успело перемениться. Адемар, конечно, Константина принял, в дом свой ввел с почетом, на самое лучшее место усадил, отборнейшим вином напоил и, узнав, что тот прибыл без домны Агнес, снабдил самой пухленькой девушкой из прислуги.
Константин, как во сне, позволял Адемару себя обихаживать. Виконт говорил что-то, журчал почти непрерывно; Константин же слов почти не разбирал. Лишь на следующий день, когда пошел уже серьезный разговор, начал понимать младший брат Бертрана, что обстоятельства и впрямь переменились.
Выслушал еще раз виконт Адемар всю горестную повесть от начала до конца. Как замирялись братья в присутствии графа Риго, как расстались почти друзьями, как удалось Бертрану отхватить половину Аутафорта. Разве мог и помыслить тогда Константин, что Бертрану этого покажется мало!
Вошел Бертран в замок как друг и брат; в мыслях же затаил подлое предательство. Введя в дом брабантцев-наемников под видом слуг, устроил под покровом ночи резню и захватил Аутафорт, а самого эн Константина, и домну Агнес, и сына их Гольфье – всех выгнал, точно безродных бродяг.
Мыслимо ли терпеть подобное надругательство…
Виконт Адемар на это сказал, неожиданно утратив всю свою мягкость и домовитость:
– Мыслимо.
Константин на полуслове поперхнулся. А Адемар – пухлые щеки, заплывшие глазки, ротик бантиком – повторил:
– Боюсь, придется вам на этот раз стерпеть обиду, эн Константин, ибо счастье воистину отвернулось от вас. Так ведь у домны Агнес найдутся и другие владения… А об Аутафорте вам лучше всего забыть. Ибо сейчас я не смогу поддержать ваши притязания…
Константин разбушевался, хотя прежде никогда себе такого не позволял да и вообще нравом был – сравнительно с прочими соседями – довольно кроток. Как это – виконт Адемар не сможет поддержать столь справедливые притязания? Да ведь раньше поддерживал! И разве не на стороне Константина правда? Разве не стерпел он, Константин, унижение, когда Бертрану присуждена была половина Аутафорта? Да и что за христианские владыки пошли ныне, если клятвопреступника оправдать согласны, а правому отказывают в помощи? Да вот ведь и граф Риго…
– Граф Риго, мессен, – сказал Адемар (а пухлое лицо его вдруг совершенно отвердело) – вражду со мною возобновил. Добро бы мне самому от графа отбиться. Ходит по моим землям, как по своим, – то урожай умыкнет, то людей к ногтю прижмет, а то и замок разорит. Я собственных подданных едва защитить могу. Так с руки ли мне в Перигор войска посылать?
– Правду говорит мой брат, – молвил опечаленно Константин, – граф Риго – воистину «Да-и-Нет». То враждует он с вами, мессен, то вдруг мирится.
– Настоящего мира между нами никогда не было, – сказал Адемар. – И не будет, Бог свидетель. Ибо слишком многое могу припомнить я графу, а граф – мне.
– Но было же между вами перемирие, когда объединило вас справедливое негодование на моего брата Бертрана, – возразил Константин. – Почему же нынче это невозможно?
– Потому что граф Риго полюбил вашего брата Бертрана сильнее справедливости, – отвечал виконт Адемар. – Есть в вашем брате, мессен, нечто весьма созвучное нраву графа Риго. И потому не ищите у Риго на Бертрана управы.
И завершив неприятную беседу, снова сделался виконт Адемар пухленьким и приятным и захлопотал, чтобы слуги несли дичь, запеченную в ранних яблоках.
* * *
– А я вас помню, мессен, – сказал Бертрану лучник Эмерьо. – Еще по прежним временам. Еще тогда, десять лет назад…
Бертран удивился.
– А я тебя что-то не припоминаю, – лениво отозвался он. – Да и что такого случилось десять лет назад? Чего только в моей жизни не было десять лет назад…
Сидели они на стене Аутафорта, в теплых объятиях надвигающегося вечера. Внизу, на каменной скамье, увитой диким виноградом, обложившись мягкими подушками, устроилась девочка Эмелина: золотистые тонкие косы, венок из живых цветов, светлое платье. У ног Эмелины развалился жонглер Юк с лютней. Оба напевали. Бертран прислушался. У них хорошо получалось, ладно и складно. Иногда Эмелина сбивалась, тогда Юк останавливал песню и начинал сначала.