И вышел я за порог, весь в слезах и дрожа от ужаса. Толпа, поджидавшая снаружи, встретила меня яростными воплями и потрясанием кулаков, а дама Матильда де Шато-Вийяр, бывшая там же, кричала громче всех и под конец запустила в меня камнем. Она пребольно уязвила меня в плечо; по счастью, второй камень, припасенный ею, пролетел мимо.
Товарищи же мои, тамплиеры, не смея приблизиться и дать мне хотя бы малое утешение, лишь молча сопровождали меня от порога храма до гавани, где приготовлено было место на корабле, ибо решено было еще загодя, что после отлучения от Церкви должен я покинуть Святую Землю и отправиться в Константинополь, а оттуда – в Никею и там искать убежища, ибо никейский император Дука Ватацес не подчиняется Папе Римскому.
Как задумали, так и поступили. Сел я на корабль и уже на рассвете следующего дня видел вокруг одно только волнующееся море. О плавании нашем до Константинополя скажу лишь, что тянулось оно вдвое дольше обыкновенного, ибо вышли мы в море на две седмицы позднее, чем всегда в это время года, и попутный ветер был нечастым нашим гостем. Противные же ветра, наоборот, задували с неистовой силой и увлекали наш корабль то в сторону Магриба, то к берегам Сицилии – и то, и другое было весьма для нас небезопасно. Наконец коснулся я стопою земли – на что, по правде сказать, уже и не рассчитывал – и впервые за полтора месяца справил малую нужду, не опасаясь вывалиться за борт и быть поглощенным морскою пучиною.
И вот, изливая на твердь земную излишние воды тела моего, я услышал тихий радостный голос: «Константин! Константин! Взгляни же на меня!» Невольно бросил я взгляд в ту сторону, откуда доносился голос, но, к полному своему разочарованию, ничего не увидел. Только краем глаза успел приметить какое-то золотистое сияние, которое, впрочем, мгновенно расточилось в воздухе.
Разумеется, после этого мне ничего другого не оставалось, как только считать тихий голос чем-то вроде сна, пригрезившегося в миг облегчения.
Однако спустя некоторое время благой сон повторился – и опять в минуту, подобную той, о которой я только что рассказывал. Тут уж я вполне уверился в истинности происходящего и только не знал, ко злу мне сие или ко благу.
В третий раз я был уже готов встретиться с обладателем голоса лицом к лицу и, едва распустив завязки штанов, вскричал: «Приветствую тебя, мой незримый друг!» И не успели первые капли впитаться рыхлой греческой почвой, как увидел я перед собою в туманном облаке света прекраснейшего юношу с трепещущими за спиною крыльями наподобие ласточкиных. Только были они не иссиня-черными, как у этой птицы, а ослепительно белыми.
«Кто ты?» – спросил я. «Я – твой ангел, Константин…» – ответил он, улыбаясь.
Но тут струя естественным образом иссякла, и юноша исчез, а вместо него почудились мне повсюду злобные ухмыляющиеся рожи.
Я уже догадался, что по какой-то странной причине ангел может являться ко мне лишь в известные мгновения моей жизни. Любопытствуя разузнать об этом побольше, я запасся большим кувшином воды и пил из него до тех пор, пока меня не вспучило. Принятые меры оказали должное воздействие на некоторые способности моего тела, и вскоре я обрел возможность поговорить с чудесным собеседником не столь обрывисто, как в первые три раза.
«Если ты – мой ангел-хранитель, – поспешно заговорил я, не тратя драгоценного времени на приветствия, – то почему избрал для появления столь странное время?»
«Помнишь ли ты, как архиепископ Тирский Петр возглашал над тобою проклятие? – спросил ангел и, видя, что я усердно киваю, добавил: – Его постоянно отвлекала некая назойливая мушка…»
«Так это был ты, мой друг? – воскликнул я, внезапно осененный догадкой. – Ты пытался спасти меня, мой ангел? О, благодарю, благодарю!..»
«Читая анафему, Петр сбился и пропустил несколько слов. Прокляв тебя голодного, жаждущего, спящего, ходящего, кровоточащего, он забыл проклясть тебя мочащегося. Увы, это единственное, что он забыл…»
На этом месте животворный родник иссяк, и ангел растаял у меня перед глазами…
Тут Феодул, ощутив, как вскипает в нем жгучая ревность, спросил Константина не без яда в голосе:
– И что – часто ли с тех пор являлся тебе твой ангел, Протокарав?
– Я удостоился зреть его еще несколько раз, – отвечал Константин, приободрясь: он понял уже, что греческие купцы вполне ему поверили и ждать от них беды больше не приходится. – Но теперь я подхожу в своем рассказе к самому главному.
– Тебя послушать, храмовник, – так все в твоем рассказе «самое главное», – заметил Феодул.
Константин поглядел на него, щурясь, однако ничего не сказал, а вместо того продолжил свое повествование таким образом:
– На некоторый срок я задержался в Царственном, и мне уже начало казаться, будто главнейшие испытания мои позади. Я устроился на одно греческое судно, которое ходило по торговым делам до Генуи, сказав, что имею призвание к кораблевождению. Греческий комит – его имя было Косма Логофет – испытал мои способности и умения и был вполне удовлетворен увиденным. Мы вышли в море, и тут начались наши беды. Сперва мы попали в жесточайший шторм, так что гигантской плотоядною волною смыло за борт двух наших товарищей. Воздух наполнился горькой водой – как низвергавшейся из низко повисшей над нами грозовой тучи, так и поднятой ветром из пучины моря. И когда я облизал забрызганные водою губы, то ощутил на языке жгучий привкус серы.
Затем, словно не насытившись двумя загубленными жизнями, море вконец рассвирепело, и завывающий ветер с треском перегрыз большую мачту, которую левантийские мореходы называют на сарацинский лад «аль-ардамун». Она рухнула в море вместе с прикрепленными к ней парусами. И когда я, держаясь за снасти, попытался разглядеть сквозь ливень, какая же судьба постигла наш парус, то вместо мачты, паруса и волн вдруг увидел, как отовсюду тянутся ко мне когтистые волосатые лапы и ухмыляются чертячьи пасти.
Гибель и ад окружали нас со всех сторон. И тогда невольно пришли мне на ум слова тяготевшего надо мною проклятия: «Да ниспошлет Господь ему и глад, и жажду, и гнев злых ангелов, покуда не падет он во глубины ада, где вечный мрак…» – ну и так далее, вы понимаете? Одним только присутствием своим на корабле я невольно навлек на него такое несчастье. Справедливо рассудив про себя, что товарищи мои непременно спасутся, если избавятся от того, кто проклят и обречен демонам ада, то есть от меня, я совсем уж собрался было прыгнуть за борт, как вдруг молнией пронеслась в уме другая, лучшая мысль. Я стремительно скинул штаны, ибо поддерживать их и одновременно цепляться за снасти было невозможно, и понудил себя, невзирая на бешеную качку, к некоему действию, которое представлялось мне спасительным.
Видимо, тот, к кому я намеревался воззвать в этот роковой час, давно уже ждал удобного случая и находился неподалеку, ибо стоило мне уронить в кипящее лоно бури первый янтарь, как сильные теплые руки ухватили меня за подмышки, и благая сила повлекла меня ввысь, оторвав от палубы. Со стороны все выглядело так, словно я гибну, оказавшись в объятиях ураганного ветра, ибо, улетая, я явственно слышал крик одного из корабельщиков: «Протокарава смыло!» – и крепкую ответную ругань Космы Логофета.