Но он успел много, очень много! Он еще молод – но у ног его лежит половина мира… но вот на кого он оставит свою огромную империю? Кто продолжит его дело?
Александр оглянулся.
За его спиной, на том же балконе, сгрудились самые верные его соратники, его полководцы, диадохи – те, на кого он мог положиться в самую трудную минуту, те, кто не раз спасал его жизнь, защищал его своим телом от вражеского меча: – Антигон Одноглазый, могучий, решительный воин, Пердикка, преданный царю, как пес, пылкий Селевк, смешливый Эвмен, старый друг Антипатр, хитрый, расчетливый, дальновидный Птолемей…
Кто из них продолжит его дело? Кому можно доверить любимую жену Роксану и еще не родившегося ребенка? Кто из них сможет повести за собой армию?
Александр снова повернулся к площади, шагнул вперед.
– Здравствуйте, мои верные воины! – воскликнул он, оглядев нестройные ряды ветеранов.
И в ответ ему понеслись столь же нестройные крики – кто-то радостно приветствовал своего полководца, кто-то кричал, что устал и хочет вернуться домой, к своей семье.
– Наш поход закончен, – произнес Александр те слова, против которых бунтовала его душа. – Этот великий город станет отныне столицей моего царства. Тот, кто захочет поселиться здесь, получит надел земли и деньги на обзаведение, кто хочет вернуться на родину, обретет такую возможность…
На этот раз солдаты ответили ему дружными криками радости.
Поход закончен, они могут перейти к мирной, оседлой жизни, обзавестись семьями…
Крики солдат слились в дружный гул, но вдруг Александру показалось, что выше, над площадью, над городом, в лазурном небе Вавилона, напоминающем своим цветом плитку вавилонских стен, раздался странный звук, как будто в небе зазвонили колокола. В ту же секунду высоко над дворцом появилась маленькая черная точка. Она стала нарастать, темнеть…
Александр запрокинул голову, чтобы разглядеть эту точку, напряг зрение… ему померещилось вдруг посреди безоблачного неба грубо размалеванное лицо балаганного шута, скомороха с кроваво-красными губами – и вдруг словно цветная молния ударила с безоблачного бирюзового неба прямо в него, в его сердце.
Александр вскрикнул и упал как подкошенный на облицованный лазурной плиткой балкон.
Сподвижники бросились к нему, окружили, взволнованно говоря, перебивая друг друга…
Александр еще был жив. Он приподнялся на локте, протянул перед собой руку и проговорил слабым, пресекающимся голосом:
– Я оставляю… оставляю мое царство… оставляю этот золотой статир…
Он хотел произнести имя – но не успел. Глаза его закатились, рука разжалась, и на пол выкатилась золотая монета.
– Чье имя он назвал? – говорили, переглядываясь, диадохи. – Кто наследует царю?
– По праву старшинства это должен быть я, – веско проговорил Антипатр.
– При чем здесь возраст? – возразил ему Пердикка. – Александр не раз говорил, что только мне может доверить Роксану и ребенка!
– Мне он доверял больше всех! – воскликнул Эвмен, а Антигон Одноглазый, не говоря ни слова, развернулся и бросился прочь с балкона, прочь из дворца – туда, где стояли преданные ему копьеносцы.
И следом за ним все диадохи покинули балкон, устремились к своим войскам, к своим сподвижникам – они поняли, что в ближайшие часы будет решаться судьба величайшего царства на земле.
Когда все диадохи покинули своего полководца, из-за колонны выскользнул маленький черноволосый мальчик. Он огляделся по сторонам, подполз к мертвому властелину и подобрал лежащую на полу золотую монету с его изображением. Сжав монету в кулаке, мальчик прошептал:
– Кохба Мардук! – и тут же скрылся в глубине дворца.
Мертвый Александр остался лежать один, брошенный всеми, под палящим солнцем.
Высоко в небе появился стервятник и сделал широкий круг над площадью, присматриваясь к мертвому царю. Для него все люди были равны: цари и жрецы, простые солдаты и рабы-водоносы. Скоро к нему присоединился еще один стервятник, потом – третий, четвертый…
Наступил вечер, и антикварный магазин постепенно погрузился в полутьму. В этом тусклом освещении разложенные на полках старые ненужные вещи приобрели таинственные очарования, как будто они и в самом деле были настоящими редкостями и раритетами.
Чуть слышно поскрипывали рассохшиеся половицы, и сквозняк, заблудившийся в магазине, шуршал страницами старинных книг.
Среди этих скрипов и шорохов почти незаметно прозвучал щелчок замка и тон входной двери. И тотчас в эту дверь проскользнули две тени – два человеческих существа.
Один из незваных гостей был высоким и худым, второй – низеньким и толстым.
Высокий разразился длинной фразой на древнем гортанном языке.
– Слушай, прекрати этот театр! – оборвал его спутник. – Нас сейчас никто не слышит, так что можешь говорить попросту.
– Это не театр! – обиженно ответил высокий. – Я предпочитаю говорить на своем родном языке, на языке древних богов! Между прочим, это и твой язык, не забывай!
– Да не забываю я! – отмахнулся толстяк. – Ты лучше скажи – ты не забыл фонарь, а то тут темно, как в брюхе у Мардука!
– Вот твой фонарь. – Высокий передал фонарик спутнику, тот щелкнул кнопкой, и узкий луч выхватил из темноты часть комнаты.
– Мы это все уже внимательно осмотрели, монеты нигде нет…
– Значит, нужно осмотреть еще внимательнее! Она должна здесь быть!
Толстяк подошел к стеллажу, направил на него луч фонаря и пробормотал:
– А это что такое? Кажется, раньше этой шкатулки здесь не было…
Он встал на цыпочки и попытался достать с полки деревянную шкатулку, расписанную вульгарными красными розами, но в это мгновение дверь в глубине комнаты открылась, и на пороге появилась молодая женщина в домашнем халате.
– Кто здесь? – испуганно воскликнула она.
От неожиданности толстяк поскользнулся, шкатулка упала на пол и раскрылась.
Едва шкатулка открылась, ее механизм пришел в движение, вал закрутился, и раздалась музыка – менуэт Боккерини.
Внутри шкатулки находилась система маленьких зеркал, а перед ними стоял игрушечный клоун в аляповатой желто-красной одежде с нелепо размалеванным лицом и кроваво-красными губами. Он отражался в зеркалах, и эти отражения множились, словно передразнивая друг друга.
Как только заиграла музыка, клоун завертелся на своей круглой подставке, и все его отражения в маленьких зеркалах завертелись, кривляясь и гримасничая.
Толстяк ахнул и попятился. При этом он выронил фонарь, и комната погрузилась во тьму, в которой продолжали звучать мелодичные звуки менуэта.