Они обсуждали те самые четыре аскалонские башни, которые принадлежали ордену. Ги подтвердил дарение, сделанное его предшественником. Сеньор Родриго пытался было заговорить о том, что случилось бы, вздумай орден перейти на сторону Болдуина, но вовремя осекся и прикусил губу.
Ги де Лузиньян сказал:
— Ни я, ни вы никогда не посмеем сделать что-либо во вред королю. Мы обязаны чтить его священный сан. Вторая наша с вами забота — принцесса Сибилла, которую мы должны охранять и для которой обязаны сберечь Иерусалимский престол. А третья — наши с вами души, сеньор Родриго, и ради этого мы будем собирать земные деньги и выкупать на волю пленных, дабы они упрашивали Бога помиловать нас, поскольку спастись собственными силами ни вы, ни я не в состоянии…
Сеньор Родриго молча смотрел на молодого мужа Сибиллы, как будто оценивал его. Неожиданно магистр улыбнулся и сразу стал старым. По всему его строгому усталому лицу побежали морщинки, рот растянулся и обнаружил свою бескровность.
— Вы, конечно, правы, — произнес Родриго медленно, как будто тщательно пережевывая каждое слово. — Наш орден вряд ли когда-нибудь станет достаточно большим, потому что все, кто хочет соединить в себе рыцаря и святого, отправляются к тамплиерам и госпитальерам. Но мы и нашими слабыми силами будем защищать башни Аскалона от сарацин, а любые деньги, какие попадут к нам в руки, отдадим нашим врагам в обмен на пленных.
Он перестал улыбаться и посмотрел на Ги так пристально, что тот поневоле заподозрил магистра в каких-то тайных мыслях.
На самом деле магистр думал: «Удача и неудача имеют собственных избранников, и если иметь верный глаз, то можно заранее определить, к чему у человека наибольшая склонность. Монсеньор Гилельм предназначался для победы и потому умер от пустяковой болезни. Монсеньор Ги рожден для поражений — кто знает, не спасет ли этот человек наше бедное Королевство…»
* * *
Через несколько дней новый гонец доставил Сибилле послание от ее брата. С развернутым письмом в руках, оставив на щеках гонца два пылающих пятна от пощечин, Сибилла вбежала к мужу.
— Он отобрал у меня Яффу! Он вошел в Яффу с войсками! Он разместил там свои гарнизоны! Господь милосердный, Боже справедливый, когда же ты приберешь его к себе?
— Не надо так говорить, — сказал Ги, отбирая у нее письмо.
— Брат лишил меня приданого! — продолжала она. — Он посягнул на мое достояние! Он посмел наложить руку на Яффу! О, сеньор Ги, как мне теперь быть? Почему вы молчите? Соберите же войска, ступайте на Яффу, укоротите моего брата — ведь очевидно, что болезнь и страх смерти лишили его рассудка!
Ги смотрел, как она злится. В ярости Сибилла становилась страшной: глаза распахивались на пол-лица и начинали гореть, рот проваливался, нежный овал искажался и делался мятым.
— Вы похожи на своего брата, — сказал наконец Ги.
— Разумеется! — фыркнула она. — Ведь я — единоутробная сестра, а не единокровная, как Изабелла. И хорошо бы ему помнить об этом!
— Хорошо также и то, что вы не мужчина, моя госпожа, иначе вы непременно собрали бы войско и двинулись прямо на Иерусалим.
— А вы — не мужчина, коль скоро не собираетесь делать этого! — отрезала Сибилла.
Ги встал, осторожно взял ее за запястья. Она рванулась прочь, но, к большому удивлению принцессы, муж держал ее крепко.
— Пустите! — приказала Сибилла.
Ги не отвечал, просто смотрел ей в лицо и ждал, пока она успокоится. Но она продолжала шипеть и норовила ударить его коленом.
— За что вы сердитесь? — спросил наконец Ги.
— Я не сержусь! — сказала она, выдернула руки и убежала.
Ги задумчиво посмотрел ей в спину. Король занял Яффу. Что он предпримет дальше?
А в Яффе король собрал всех своих важнейших вассалов и объявил свою сестру Сибиллу и самого себя — бастардами, ублюдками, плодами незаконной связи короля Амори с его четвероюродной сестрой Агнессой, связи, которую осудила и разорвала Церковь.
— Сибилла не может наследовать трон! — сипел король, зная, что его очень внимательно слушают — так внимательно, что не требовалось видеть лиц. — Сибилла, как и я сам, — незаконное дитя! Господь поразил меня проказой для того, чтобы зримым знаком отметить позор нашего с ней рождения. Прежде, пока еще глаза служили мне, я видел иногда в зеркале мое лицо. Вы все видели это лицо. Безобразное лицо ублюдка, замыкающего собой целую вереницу греховодников — прелюбодеев, стяжателей, предателей. И если я унаследовал Королевство, то вовсе не от отца, а от дяди, от крестного, чье имя я ношу!
Сколько раз рассказывали мальчику Болдуину о том торжественном дне, когда его отец Амори — еще не король, еще только граф Аскалона и Яффы — пришел к своему господину и старшему брату и попросил того стать восприемником новорожденного племянника. Болдуин слышал об этом так часто, что постепенно ему начало казаться, будто он на самом деле помнит все увиденное и услышанное в тот день. В тот день, когда все те немолодые, сердитые сеньоры, которые нынче окружали короля, были еще невероятно молоды.
Дядя, высокий, с темными вьющимися волосами, с лучистым взором — каким он предстает на статуе в своей гробнице, — залитый светом в просторном, серовато-золотистом Храме, при Гробе, держит на руках ребенка. Почему король, такой красивый, отважный и любезный, не имел детей? Почему довольствовался детьми своего некрасивого брата?
Тонкое полотно крестильной рубахи расшито кружевом. Ребенок, по обыкновению всех детей, громко орет над купелью, его могучий рев заполняет все пространство под куполом, по освященной воде бегает рябь и скачут редкие золотые искры от свечей, факелов и пробравшихся сюда полос пыльного света. Крестины — веселое дело. Повелительный крик ребенка звучит оглушающе.
Король дает ему свое имя и прибавляет:
— Такому прекрасному крестнику я подарю мое Королевство!
Спустя несколько лет церковные власти сумели настоять на разводе Амори с графиней Эдесской, матерью Сибиллы и Болдуина, поскольку между мужем и женой существовала недопустимо близкая степень родства. И Амори, ради укрепления столь нужного Королевству союза с Византией, взял себе другую супругу, привезенную из-за моря Марию Комнину, константинопольскую царевну…
— Никогда Сибилла не будет наследовать мой престол, — сказал король почти радостно. — Об этом позаботится другая наследница — Изабелла, законная дочь короля Амори. Я дал ей доброго мужа, благородного человека, рожденного в Святой Земле. Он сумеет защитить Изабеллу и Иерусалим.
Из Яффы король направился прямо к осажденному Краку. К тому времени, когда осада с Крака будет снята, Изабелла должна быть уже замужем.
По дороге к королевскому отряду присоединялись воины: в каждом фьефе король забирал столько, сколько причиталось за это земельное держание, так что на север явилась уже значительная армия.
Саладин несколько раз сердито огрызнулся и отошел. Он знал, что ему предстоит ждать, и готов был потратить на это ожидание еще несколько лет. Ждать, пока жив этот мальчишка, наделенный от Бога таинственной силой, подобно святому, перед которым отступает любой неприятель, обладающий телесностью или воздушный. Саладин был благоразумен и не спорил со святым. Он лишь злил его иногда, а заодно и присматривался к тем, кто займет место Прокаженного после его смерти. И ему очень нравилось то, что он видел.