– Голубушка, дорогая, что же это вы со всем соглашаетесь! Тут до вас десять лет воровали, не меньше, а вам, согласно контракта, придется оплачивать из своего кармана.
– Знаю, – зло ответила Бугго.
По условию договора с «Лилией Лагиди», все, что имелось на корабле в наличии, но пострадало во время аварии, оплачивает страховая компания; однако в том случае, если удается доказать изначальное отсутствие на борту необходимого оборудования и деталей, оплата их ложится на заинтересованное лицо – в данном случае, на капитана.
– Вызовем прежнего капитана, – продолжал ворковать распорядитель работ. – Его же под суд надо!
– Какое «под суд»! – закричала Бугго. – Это моя «Ласточка», ясно вам? Моя! А он – старый, он скоро помрет!
– Вы не… так агрессивно, – человечек чуть отступил. – Я ведь по-хорошему, советую…
– Простите. – Бугго вздохнула. – Пусть уж лучше я за все отвечу, только…
– Что, дорогуня, что? – участливо поддержал Бугго распорядитель, чуть касаясь ее локтя лохматенькими пальцами.
– Только заканчивайте тут все поскорее!
– Конечно, конечно. Мы постараемся, – и он подсунул ей новый список, после чего полез вместе с Бугго в недра искалеченного корабля.
* * *
Бугго отправила своему отцу длинное письмо, в котором настоятельно просила денег. Деньги прибыли к концу второго месяца разбирательств, вместе с письмом и пачкой телеграмм и стереосообщений.
Сообщения Бугго просмотрела в тот же вечер. Репортеры со знанием дела говорили о нападении пиратов, о контрабандной взрывчатке, которая якобы самовоспламенилась в трюме; приводили технические данные «Ласточки» и даже откопали где-то древнего канонира, который летал на ней в далекие военные времена. Канонир охотно прошамкал несколько боевых анекдотов и показал на схеме, где раньше стояли пушки. Затем старикан сменился озабоченной журналисткой, которая подчеркнула изношенность корпуса «Ласточки».
В одном из выпусков мелькнула фраза о пьянстве и безответственности офицеров. Затем ее опровергли ровно восемь раз. Наконец идеи и предположения иссякли, и стали показывать взволнованных домохозяек. Кроша салат на кухне уютного дома или отпаривая утюгом младенческие распашонки, домохозяйки Люксео, Арбео, Хедео и других миров высказывали различные мнения касательно аварии на «Ласточке». Заставка к этой передаче выглядела так: под медленную музыку показывали бездны космоса, в которых одна за другой исчезают голографии курсантов и самой Бугго в курсантской форме. Иногда снимки как бы погружались в черноту, а иногда – таяли на фоне звезд.
Телеграммы, адресованные семье Бугго, были однообразны: «Скорбим вместе», «Возложите от нас венок».
Письмо гласило:
«Первенец!
Внимательно перечитай контракт. Там должен быть такой пункт: «В случае, если объективные затраты по ремонту, выплаченные заинтересованным лицом, превосходят 1/2 заявленной стоимости корабля, то последний переходит в собственность заинтересованного лица, при условии погашения долга». Заявленная стоимость «Ласточки» – приблизительно миллион экю. Присылаю тебе ровно половину этой суммы. Один экю добавишь сама. Постарайся, чтобы объективные затраты соответствовали этой сумме. За деньги не благодари – я продал твои акции.
Твой любящий отец».
Бугго вломилась к своему старшему офицеру в два часа ночи с пачкой бумаг и бутылкой местной сивухи. Хугебурка не спал: сидел в продавленном кресле и смотрел по стереовизору местный порнографический канал. Комната с засаленными обоями была полна красавиц с неестественным цветом кожи. За окном переливались дешевые яркие огни и неблагозвучно орала эгиттейская музыка.
– Выключите, – велела Бугго, и стереокрасавицы послушно исчезли.
Бугго поставила бутыль на низенький липкий столик, бросила рядом растрепанные бумаги, взяла второе кресло – с отломанной ножкой – и пристроила его возле стены, после чего осторожно уселась.
Хугебурка чуть поднял брови. Он был пьяноват и не понимал, хочет он спать или же нет.
– Разливайте, – распорядилась Бугго. – Где у вас счетная машинка?
– Продал, – ответил Хугебурка, принимаясь за стаканы.
– Фу ты, – сказала Бугго и сунула ему для начала отцовское письмо. – Ознакомьтесь пока.
Всю ночь они подсчитывали суммы, указанные в документации по проведению восстановительных работ, и под утро, когда огни увеселительных заведений утомленно погасли, а музыка выдохлась, оказалось, что до полумиллиона недостает приблизительно полторы тысячи.
– Оценивать ущерб они будут еще день или два, – сказала Бугго, покусывая себя за палец. – Нельзя рисковать. Насколько я понимаю, страховая компания сделает все, чтобы я максимально оплатила ремонт, но не допустит перехода корабля в мою собственность.
– Вы предлагаете, пока не завершилось составление официального списка, спереть из «Ласточки» нечто на сумму в полторы тысячи? – уточнил Хугебурка.
– Вот именно, – подтвердила Бугго. – Всю моральную ответственность свалим на капитана Эбу. Все равно он виноват, старый хапуга.
– Вы желаете, чтобы кражу совершил я? – осведомился Хугебурка, глядя на своего капитана сквозь грязный стакан.
Бугго сладко зевнула.
– Это не обязательно. Для начала давайте решим, что будем переть. Дорогостоящее, компактное и необходимое в космическом полете.
– Эхолот, – почти тотчас сказал Хугебурка. – Завтра, во время очередного визита на корабль, суньте его в комбинезон. Только возьмите с собой платок – обернуть, эта штука колючая.
* * *
Старенький топчанчик, в незапамятные времена бывший чьей-то дачной отрадой, уцелел посреди катастрофы, постигшей «Ласточку», и по-прежнему неуместно пестрел ситцами в разоренной рубке. Ручной прибор наружного сканирования, традиционно именуемый эхолотом, помещался непосредственно над топчаном, а данные с него выводились на общий экран, рядом с лобовым иллюминатором. Обычно эхолот не был подсоединен к источнику питания, поскольку в штатной ситуации не использовался. Однако устав требовал дублирования навигационных приборов. Хугебурка уверял, что на борту того гроба, в котором он вывозил радиоактивные отходы, имелась астролябия, чему Бугго безусловно верила.
В утро кражи на «Ласточке» скучно копошились трое исполнителей из страховой компании. Основные работы по производству описи уже завершились; предстояло нанести несколько завершающих штрихов на богатую картину поломок и недостач, больше для формальности. Сумма замерла возле отметки «полмиллиона экю», и существенных отклонений больше не предвиделось.
– …А я не люблю, чтоб у женщины на лице был волос густой, – доносились голоса из развороченной кают-компании. – На теле – пожалуйста, а личико чтоб гладкое.
– А мне нравятся пушистенькие, – говорил второй исполнитель. – Терпеть не могу, когда физиономия лысая.