— Она сказала — мальчик. Хороший мальчик, — озадаченно проговорил он.
Дарла взяла его за руку. Ее лицо как-то странно исказилось.
— Идем, Куэйд, — нерешительно прошептала она. — Идем?
Он поколебался, потом кивнул. Они развернулись и, по-прежнему держась за руки, вошли в неподвижную прозрачную воду.
Я вскочил. Меня трясло так, как никогда в жизни.
— Идиоты, что же вы! — закричал я, и их спины напряглись. — Там же кипяток! Это эйдерелла! Вы просто не чувствуете боли!
Меня снова схватили, дернули назад. Я замер, не пытаясь вырваться, и смотрел, как Аннервили, держась за руки, медленно входят в воду. По колено, по бедра, по грудь… Куэйду вода дошла до подбородка, когда макушка Дарлы исчезла под набежавшей волной. Потом исчез и он.
Тогда меня отпустили.
Я медленно развернулся к Каданаре. Та попыхивала трубкой, глядя на озеро, и казалась очень довольной.
— Хороший мальчик, — сказала она. — Хорошая девочка. Хорошие. Про-вод-ни-ки.
— Ах ты… старая сука, — медленно проговорил я, не двигаясь с места, — Ты убила их. Накачала эйдереллой, загнала в кипяток и убила.
— Не убила. Нет. Вождя нам дала. Вернула нам. Так.
— Что ты несешь? — бессильно прошептал я, слишком подавленный, чтобы придушить ее на месте. Снежники снова шушукались, поглядывая на нас с интересом. Каданара вытащила трубку изо рта и тоненько присвистнула.
— Аркх'я. Ждущая аркха, вождя. Жду и вижу. Увижу, подожду. Думала, это ты. Она и ты. Ты сильный, дошел. Нет, вел. Просто вел, а они шли. Шли. Вождь, — она ткнула трубкой на озеро, — там. Ушел туда. Никому нельзя войти, всем больно. Эйдерелла нет, не поможет. Больно, горячо. Только вождю войти, новому. И его жене тоже. Так.
— Но они же… они же умерли, — вздохнул я.
— Не умерли, нет. Придут. Вернутся. Сказано: чужеземцы. Тогда — вождя вернуть. Без вождя долго, так. Много-много новых лун. Сказано: чужеземец и женщина войдут. Вернется вождь с женой. Так.
Я покачал головой, всё еще не в силах осмыслить происходящее. Потом устало спросил:
— Ну, и когда они вернутся? — Каданара беспечно пожала плечами.
— Не знаю. Надо ждать.
Она села на песок. Снежники перестали шушукаться, устремили взгляды на ровную, безмятежную гладь озера. Не оставалось ничего иного, как последовать их примеру.
Очень хотелось попросить Каданару дать мне затянуться эйдереллой, но я не смел. А жаль — общество фиолетовой курочки сейчас казалось мне наименее безумным из всего, что тут происходило.
«Галлюцинация? — внезапно подумал я. — Бред? Может, я еще даже не очнулся после перехода через пески? Может, мне всё это… снится?»
А может, я всё еще лежу в комнате с низким красным потолком, с ноздрями и ртом, залепленными склизкими порами гриба. Жду. Три года, пока найдут женщину-Проводника…
Про-вод-ни-ка.
— Почему ты так сказала? — не отрывая глаз от поблескивающей глади озера, хрипло проговорил я.
Каданара помолчала, глубоко затянулась, потом бросила:
— Слов не знаю. Понятий нет таких у тебя. Увидела в твоей голове то, что похоже. Так. Больше всего похоже.
Прошло, должно быть, несколько часов. Никто из снежников не шевелился, и я не шевелился тоже, на всякий случай — мне не хотелось вновь опробовать на себе их хватку. Поэтому я просто сидел и смотрел на прозрачную воду, мирно поблескивавшую в лучах вечного солнца. При этом в голове у меня не было ни одной мысли. Правда же, ни одной.
Потом, много времени спустя, Каданара за моей спиной вдруг сказала:
— Я думала, ты. Чужеземец. Не всё ли равно? Надеялась. Ты же сильнее. Сильный. Но не ты.
Она сказала это так странно, с таким искренним, огорченным удивлением, что мой следующий вопрос был совершенно естественным:
— Почему же не я?
— Ты принадлежишь другому богу, — ответила она. В тот же миг невозмутимая водная гладь в центре озера начала дрожать.
А через минуту Куэйд и Дарла вышли из воды.
— Оставь меня.
Нет ни ветра, ни звука, ни взгляда, ни даже попытки понять, сказать, прохрипеть, прошептать одними только губами… Нет. Для этого слишком поздно.
— Послушай… Я понимаю, всё это… ужасно. И я… Да, я был не прав.
— Оставь меня.
— Ты думаешь, мне сейчас легко? Я потерял своих детей. Это больше чем…
— ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ!
Ничего нет, нечего заметить, нечего описать: только глухо пульсирует черная тишина.
— ОСТАВЬ! МЕНЯ! В ПОКОЕ!
— Послушай…
Было бы хоть дуновение ветра: но нет. Слишком сильна память о крови во рту, на руках, на губах, в черноте. О крови, которой пыталась откупиться, отдать, забыть. Последняя. Это было… ТАК, но это было последнее? Правда же?! Я не хочу так больше! Я так больше не могу!!!
— Если это из-за Марлены… Ты… ты же знаешь, я тебя не виню… Я и сам был близок… хотел… Ведь Дарла…
— Оставь меня.
Слабый вздох врывается в черную тишину и тает, не долетев до губ. Несмело скрипит прикрываемая дверь.
— Оставь меня.
Только черная тишина и запах, и привкус крови кормилицы Дарлы на карминовых губах…
Холодный белый пергамент под оледеневшими пальцами.
Сизые слезы на белом лице.
— Оставь меня.
Холодный, мертвенно белый пергамент… который тоже выпил чью-то кровь. Который будет пить и дальше чью-то кровь… мою?..
— Оставь меня.
Черная тишина взрывается треском разрываемого пергамента, белого, холодного, раскалывается на куски.
— Оставь меня! Оставь! Меня! ОСТАВЬ ЖЕ ТЫ МЕНЯ В ПОКОЕ!
Просто холодно и сладко во рту.
Просто пергамент.
— Как ты… — начал я и проглотил конец фразы, проклиная бессмысленность ситуации.
Дарла слегка улыбнулась, протянула ко мне кончики пальцев. Я невольно содрогнулся — непривычно видеть тело без кожи, да еще и живое при этом…
— Хорошо, — звонко сказала Дарла и рассмеялась. Она казалась по-настоящему счастливой. Никогда прежде я не видел такой искренней, незамутненной радости на лицах людей благородного происхождения. Впрочем, это ведь была уже не Дарла Аннервиль.
— Это так… жутко, — беспомощно вздохнул я, и ее смех стал громче.
Когда они с Куэйдом вышли из воды, по-прежнему держась за руки, с облезающей лохмотьями кроваво-красной кожей, я решил, что всё происходящее почти наверняка — вызванный дурманом бред. Смех Дарлы лишь укрепил меня в этой мысли: люди так не смеются.