Они жили странно. Я никак не мог понять, что они делают, чем занимаются. Некоторые обрабатывали эйдереллу, выжимали сок, собирали и просеивали семена, но таких работников были единицы. Остальные чаще всего лежали на берегу маленького озера в центре оазиса, жевали блеклую траву и изредка касались друг друга прозрачными пальцами.
Каданара была одной из них. Но она была и другой, совсем другой.
Я не знал, что случилось с Дарлой и Куэйдом. Меня это интересовало — не волновало, но интересовало. Корда я попытался выяснить это, меня отвели к ней. По-моему, это была просто реакция на мою попытку задавать вопросы — на все вопросы отвечала Каданара.
Когда я вошел в ее палатку, она сидела на низеньком помосте из тонких палочек и курила трубку, набитую семенами эйдереллы. На вид я дал бы ей около пятидесяти, она была довольно полной и совсем некрасивой, и, наверное, именно поэтому в ней ощущалось что-то материнское. Волосы, в отличие от остальных снежников, она заплетала в тугую короткую косу.
Увидев меня, она вытащила трубку изо рта и внушительно сказала:
— О!
Я мог только догадываться, что она имела в виду, и приготовился к долгой и утомительной беседе с помощью пальцев и рисунков веточкой на песчаном полу палатки, когда она ткнула в меня трубкой и сказала:
— Ну на, покури.
Я не рискнул отказаться, пока еще не понимая, как она расположена ко мне.
Когда я втянул в легкие сладковатый дым, она сказала:
— Услышал меня, да? Хороший мальчик.
Они были ненормальными. Все. Впрочем, чего еще ожидать от людей, ежедневно принимавших лошадиную дозу самой убойной дури?
Каданара не была их вождем, как я ошибочно решил. У них вообще не было вождя, и она сообщила об этом несколько напряженно, странно на меня поглядывая. Сразу бы мне почуять неладное, но я тогда был слишком одурманен эйдереллой, и гораздо больше способа самоуправления снежников меня заботила фиолетовая курочка, яростно терзавшая рыжую рыбешку в дальнем углу палатки. Мне всё казалось, что у нее (у рыбешки, а не у курочки!) какие-то нехорошие намерения, и это серьезно меня беспокоило. Курочка не подозревала подвоха, и ее беспечность в итоге довела меня до слез, так я за нее испереживался.
Если бы снежники захотели, они могли бы продержать меня на эйдерелле до конца моих дней, а я об этом даже не подозревал бы. Но им это было ни к чему.
Когда меня наконец немного поотпустило, Каданара сказала, что больно теперь не будет, а потом сообщила, что Куэйд и Дарла живы и отходят от долгой дороги.
— Ты оказался сильнее их, — добавила она с уважением. — Я сразу это почуяла: ты сильнее их, сильнее всех, кто был, да. А тут так редко появляются, да. Умирают совсем скоро. На первой десятой пути. Так.
— А далеко отсюда до…
— До моря? — переспросила она и блаженно затянулась трубкой. — Нет, совсем близко.
Можно было и догадаться — будь оазис снежников недалеко от цивилизации, его давно бы обнаружили и оккупировали — дурман, подобный эйдерелле, вряд ли остался бы без пристального внимания королевских алхимиков. Но сюда практически невозможно добраться, не умерев в пути. Мы были первыми чужеземцами, появившимися здесь за последние две сотни лет. Я почему-то поежился, когда это услышал. А может, меня еще коробила недальновидность фиолетовой курочки. Как говорится, осадок остался.
— А тут я почуяла: идешь, — со значением сказала Каданара. — Идешь, идешь… хороший мальчик. А потом сел — на тебе! Сел — и помирать. Куда так? Куда спешить? Нельзя. Потянулась, позвала — пошел, хороший мальчик. Так.
Я не сразу понял, что понимаю ее речь столь же легко, как она — мою, а когда изумленно спросил ее об этом, она хлопнула ладонью по лбу и сказала: «Вот ведь как!» Не знаю, обладал ли я раньше телепатическими способностями, и она их только пробудила или просто одарила ими меня, но в ту минуту я был ей за них благодарен. Оказалось, так удобно говорить, не раскрывая рта.
Каданара пыталась рассказывать мне о снежниках, но я не понял и половины, хотя говорила она по-прежнему внятно и разборчиво. Хотя кое-что всё-таки уяснил. Она сказала, что как раз недавно прошел сезон смены кожи и снежники сейчас восстанавливаются у озера. Из ее путаных объяснений я узнал, что озеро они считали одушевленным существом, но вроде бы не поклонялись ему, просто чтили как старейшину племени.
— Оно всё знает, — со значением сказала Каданара. — Всё понимает. Видит всё, всё. Насквозь тебя видит, увидит. Так. Хочешь искупаться?
Не очень мне хотелось, если честно. Она, кажется, не огорчилась и не обиделась.
— Усталое племя, — вздохнула Каданара, вытряхивая из трубки пепел. Я почувствовал, что сейчас начнутся жалобы на жизнь, и несмело покосился в сторону фиолетовой курочки. Она, кажется, наконец насторожилась, и я немного успокоился. Уж очень хитрая рожа была у этой рыжей рыбешки, смотреть противно.
— Устало, устало, силы надо, вождя. Надо племени вождя.
— А ты кто? — поинтересовался я. — Разве не вождь?
Она захохотала, снова шлепнула себя ладонью по лбу.
— Гляди-ка! — сказала. — Я — аркх'я.
Очень информативно, ну да ладно. Из вежливости я спросил, как же она намерена решать проблему.
— Ай, проблема! — сказала Каданара и принялась энергично набивать трубку. — Нет проблемы.
Ну, нет так нет.
Я ушел от нее странно успокоенным, хотя так и не понял, какова будет моя и Аннервилей дальнейшая судьба. Нас никто не держал, но и уйти мы не могли — за пределами оазиса ждала верная смерть. Здесь уютно, прохладно, а у озера и вовсе казалось, что не посреди пустыни находишься, а во влажном густом лесу. Корни эйдереллы были вкусными, сок из листьев отлично утолял жажду, а употреблять семена (жевать в том числе, как это делало большинство снежников) меня никто не заставлял. Однако оставаться в этом райском уголке на всю оставшуюся жизнь мне не особо хотелось.
Прошло еще два дня, прежде чем я увидел Дарлу.
— Здравствуй, — сказала она. Я сидел у своей палатки и задумчиво чертил на песке зигзаги, а она подошла и встала надо мной.
Она все еще была страшно худа и бледна, почти как снежники, но щеки немного округлились, а волдыри на ногах начали заживать. Ее переодели: дали короткое платье, сшитое из все тех же листьев, очень крупных, и выглядело оно, как обычный лен. Дарла смотрела на меня мутным взглядом и всё время крайне глупо улыбалась одной половиной рта. Очевидно, ей досталось куда больше эйдереллы, чем мне.
Я сказал:
— Привет. Ты как?
— Неплохо, — ответила Дарла и улыбнулась шире. Ее лицо походило на маску актера из бродячего театра: половина лица смеется, половина плачет, и выглядело это довольно жутко. — Я думала, что умру.
Совсем она не напоминала ту Дарлу, которую мы с Ларсом и Флейм везли из даллантского леса, ту Дарлу, которая совала руку мне в штаны, Дарлу, кричавшую в полутемном зале, что Йевелин хотела ее убить. Только с Дарлой, цеплявшейся за мой рукав во дворе замка, возле конюшни, у нее еще оставалось что-то общее. Наверное, глаза.