— Сладко звучит, да? — сказал я, и ее губы дрогнули, а в глазах на миг скользнуло беспомощное, затравленное выражение. Я думал, что победил, но тут она отступила, стряхнув мои руки со своих плеч.
— Да, очень сладко. Слаще, чем вы можете подумать, милорд.
— Почему ты не спросила, что случилось с Дарлой и Куэйдом?
— Мне всё равно.
— Всё равно?
— Да.
— Правда, всё равно или ты так для себя решила?
— Чего ты пытаешься добиться?
— Чтобы ты прекратила ломать эту гребаную комедию и была честной. Ты ведь можешь. Ты пробовала…
— Честной? — пропела она и облизнула губы, медленно, призывно, будто издеваясь. — О, как мы вовремя заговорили о честности, виконт. Благодарю, что напомнили. До сих пор честной была, пусть и временами, только я. За вами должок, не правда ли?
Мне вдруг захотелось оказаться далеко-далеко отсюда, всё равно где… Надо, надо было мне уехать с Ларсом. Не потому, что я не испытывал желания рассказывать ей гадкую историю своего истинного происхождения… Я просто не знал, что ей сказать. Что из всего пережитого мной можно счесть правдой.
— Ну? Что же ты молчишь? — в ее голосе не было ни гнева, ни презрения — только прохладная ирония. — Кишка тонка признаться, что нищий простолюдин осмелился назвать себя лордом? Могу понять. За такое, к твоему сведению, в Далланте дают пятьдесят плетей. Но я бы тебя просто повесила. Потому что нет ничего омерзительнее, чем холоп, под видом дворянина заводящий знакомство с леди.
Что же ты говоришь, Йев, что же ты…
— Откуда…
— Знатные лорды не знаются с бродячими менестрелями. И не учатся в общественных школах.
Юстас…
Наша игра в ответы без вопросов…
Ну дурак…
— Йевелин…
— Для тебя, смерд, я ваша милость.
— Да прекрати ты! — не выдержал я; она попятилась, глядя на меня с легкой гадливостью. — Мы оба Проводники, ты и я, нашей смерти жаждет горстка фанатиков, разве что-то другое имеет значение?!
— Если ты в самом деле так думаешь, то зачем поехал за мной? — вдруг закричала она. — Это же глупо, Эван! Зачем ты вообще стал меня искать?! Что ты хотел от меня получить? Мне тебе дать нечего! Я умею только отнимать!
— Я не… — начал я и осекся. В самом деле… она права; чего я от нее хотел? Чего я сейчас от нее хочу?
«Слиться. Пусть хотя бы так… пусть так, не лишаясь тела, не умирая, но всё равно стать частью чего-то большего… больше того, чем я был… чем то, частью чего я себя воображал… получить, не отдавая. А вышло, кажется, наоборот…»
Я закрыл глаза и снова открыл их, сумев прогнать эти мысли, бывшие, как мне показалось, совсем не мыслями… Потом заговорил, медленно, как можно тщательнее подбирая слова, хотя, по-моему, они уже не имели никакого значения. Она как будто хотела заставить меня сказать, зная, что слова уничтожат даже то, чего еще нет.
— Йевелин, ты же прекрасно понимаешь сама. Я не хочу ничего у тебя взять. Я хочу просто остаться в живых. Ты тоже…
— Откуда ты знаешь? — прошептала она. — Откуда ты знаешь, чего я хочу?
— Хватит, — я чувствовал, что вот-вот накричу на нее, но пока держался, держался из последних сил. — Прекрати разыгрывать маленькую девочку. Ты будто всё думаешь, что тебя в худшем случае батюшка высечет. Игры кончились. Так не может…
— Да замолчи же ты!
Ее лицо вдруг стало страшным. Я таким его никогда не видел, я даже не думал, что оно может быть таким. Что человеческое лицо может быть таким. Вероятно, ее лицо становилось таким в подземельях Черничного Замка, и эта мысль была в тысячу раз страшнее, чем то, что случилось дальше.
Круто развернувшись, Йевелин метнулась к столу и, вцепившись обеими руками в кружевную скатерть, рванула ее на себя. Фарфоровые статуэтки, которые так любила Паулина, с грохотом посыпались на пол. Йевелин снова дернула скатерть, высвобождая ткань из-под осколков, и принялась рвать ее — двумя руками, в клочья, со слепой, неистовой яростью, словно безумная. Ее лицо оставалось страшным, а в глазах был ужас маленькой девочки, которая оказалась одна в утлом ялике посреди бушующего моря и которая внезапно понимает, что спасения нет, и огни, которые она видела, — это просто свет маяка… который спасет, только если у тебя еще остались силы.
— И ты мне еще смеешь говорить о какой-то игре?! Ты мне говоришь, что я разыгрываю маленькую девочку?! Да на себя посмотри! Ты же счастлив, что они хотят тебя убить! Ты счастлив, что они хотят убить меня! Это ведь гораздо более интересная игра, чем та, которой ты забавлялся всю свою никчемную жизнь! И ты так горд, что тебе удалось втянуть в нее новую игрушку — знатную леди, раньше ты ведь никогда такого не пробовал! За тобой шли только такие же холопы, как ты сам!
— Я… не нарочно.
Боги, почему я оправдываюсь перед ней? Так глупо…
Она рвала и рвала скатерть, с оглушительным, жутким треском, швыряя ошметки кружев на пол.
— Я просто их вел, понимаешь? Они за мной шли. Сами шли, я не звал… Я могу вести. Я это умею.
— Я заметила! Только не мешало бы тебе, Эван Нортон, самому знать, куда ты нас заводишь! Или ты знаешь, и тебе просто не хочется подыхать там одному? А? Ну, говори! Скажи правду хоть раз!
Позади меня заахали сбежавшиеся на шум слуги. Я стиснул зубы, шагнул к Йевелин, намереваясь утихомирить ее, пока этого не сделали лакеи, и тут она швырнула рваные кружева мне в лицо.
Стало очень тихо. Я стоял, закрыв глаза и стараясь запомнить ощущение прикосновения накрахмаленного кружева к коже — оно уже исчезало, таяло, и я знал, что не смогу сохранить его в памяти. Почему-то самое главное никогда не запоминается.
— Ты думал, что больше не играешь, да? — с горечью прошептала Йевелин. — Да ты просто сменил одну игру на другую. И кто из нас ребенок, которому надо ремня…
Всё, Йев. Всё. Хватит. Ни слова больше. Никогда. Ты дала мне всё, на что я мог надеяться, и слишком много сверх того.
Я развернулся и вышел, не открывая глаз, и запомнил ее такой — с потемневшим лицом, с далекими потерянными глазами, швыряющую мне в лицо клочки меня. Она порвала меня на части и бросила мне же в лицо — так тоже надо суметь. Так никто не сумел бы, кроме нее.
«Йев, я ведь не выбирал. И ты не выбирала: мы родились не у тех родителей… нам просто не повезло…»
Или прямо-таки невероятно повезло?
Иначе где бы еще я нашел такой замечательный предлог сменить надоевшую игру на другую?.. На новую… А в эту игру неинтересно играть одному, Йев… Поиграем? Или хватит уже, пожалуй…
— Эван!
Паулина бежала ко мне через двор, спотыкаясь и путаясь в подоле. Я остановился и смотрел на нее, и мне было совсем не трудно не поднимать глаз, не искать в окнах темное страшное лицо — не трудно, почти легко.