Он въехал в Акру сообразно со своим саном: верхом на прекрасном арабском скакуне, подаренном ему Тураншахом на прощанье, в окружении свиты, остававшейся при нем до конца. Он улыбался людям, приветствовавшим его, махал рукой, останавливался через каждые десять шагов и спрашивал, наклоняясь к тем, кто стоял к нему ближе других, есть ли у них в чем нужда. Словом, он вел себя так, будто въезжал в один из своих французских городов во время путешествия провинциям, как иногда делал.
Тогда-то Карл подумал, что брат его совсем непохож на человека, собирающегося завтра же сесть на корабль и отплыть домой.
Когда они поравнялись, Людовик спешился и обнял его, а потом Альфонса, стоящего рядом, а потом обнял Беатрису (он никогда не целовал руки дамам, но тех из них, кого считал сестрами, заключал в объятия столь же крепкие и бесстрастные, как и мужчин). Потом он преклонил колени перед епископом Шартрским, приветствовал толпящихся тут же рыцарей и баронов, и, никого этим не удивив, ласково поздоровался с Жуанвилем. Тот вспыхнул, словно юная дева, и, встав на колено, припал к руке Людовика; но Карл успел заметить мелькнувшее на его лице хмурое, сердитое выражение, которое он поспешно спрятал, склонившись у ног своего короля.
Церемонии — как это всегда бывало с нерелигиозными церемониями при дворе Людовика — закончились быстро, и король повелел всем отправляться во дворец, служивший христианам Акры собором, на торжественную мессу по случаю благополучного возвращения крестоносцев. Все разом засуетились, зная, как не любит король проволочек. Поднялся шум, мужчины разбирали своих лошадей, женщины устраивались в паланкинах. Людовик тоже хотел вскочить в седло, когда густой от зноя полуденный воздух прорезал звонкий и отрывистый крик Жуанвиля:
— Сир! Вы ни о чем не забыли?
Король с удивлением обернулся. Некоторые из его свиты обернулись тоже, глядя на шампанского выскочку с любопытством. И что он затеял на этот раз?
— Ах, да, — сказал Людовик, наморщив лоб и выглядя разом и пристыженным, и благодарным. — И правда. Спасибо, что вы мне напомнили, сенешаль. Сир де Бриссак, велите раздать людям милостыню…
— Не только милостыней утешится душа любящих вас, сир, — так же отрывисто, не сводя с короля глаз, сказал Жуанвиль. — Но и милостью вашей.
И, шагнув в сторону, он открыл взгляду удивленного короля женщину, держащую за руку мальчика лет пяти и прижимавшую к груди сверток, в котором без труда угадывался спящий младенец. Женщина была одета почти как сарацинка — в темные, плотно замотанные шерстяные одежды, прикрывавшие ее тело и волосы, выгоревшие на солнце до цвета ржаной соломы. Глаза она держала опущенными долу, а когда подняла их и встретилась с глазами Людовика, король вздрогнул.
Эта женщина была Маргарита, королева Франции.
Карл мысленно выругался, увидев ее. За несколько недель, проведенных в Акре, он почти не виделся со своей невесткой: она все свое время проводила во дворце, разбирая насущные дела оставленного на ее попечение войска и мирных жителей, а редкие минуты отдыха отдавала своим детям. Как успел понять Карл, бегло изучив за это время положение дел, по части управления королева Маргарита своей свекрови Бланке Кастильской и в подметки не годилась: хлеба и пресной воды всегда было мало, болезней и грабежей — много, все были недовольны и никто не знал, что ему надлежит делать. Карл спросил Альфонса, отчего тот, приехав в Аккру прежде них всех, не принял на себя управление и не отстранил королеву от дел, которые так досадно у нее не спорились. В ответ на что Альфонс посмотрел на него своим спокойным, умным взглядом и спросил: «А разве это не было бы узурпацией власти нашего брата, Шарло?» Карл не нашелся, что на это сказать. Он попытался дать Маргарите несколько советов, но она отвергла их с внезапным упрямством и холодностью, дав ему отпор, которого он от нее совсем не ждал. Карла это обидело, тем более что прежде он считал себя ее другом, и с тех пор он помощи королеве не предлагал, да и почти что не видел ее — до этого самого дня. Впрочем, даже немногочисленных и почти что случайных встреч было достаточно, чтобы Карл отметил про себя, до чего не к лицу ей одеяние сарацинки.
— Так уж охота строить мученицу — сразу бы власяницу и нацепила, — фыркнула Беатриса, с которой Карл поделился своим наблюдением. И Карл понял, что месяцы соломенного вдовства не примирили сестер между собой и не сделали их ближе.
И вот теперь Карл смотрел на нее, на эту женщину, которая была и трогательна, и жалка в своей слабости и в том, как, несмотря на слабость, хотела казаться сильной. Только теперь, разглядывая ее серую фигурку, согнувшуюся у ног королевского скакуна, Карл подумал, что Маргарита, должно быть, восприняла эти месяцы без Людовика как время своеобразного регентства. Она ненавидела Бланку, Карл это знал — Господи Боже, да все это знали, — но Карл лишь теперь подумал, до чего же Маргарита на самом деле мечтала заменить Кастильянку не только в сердце Людовика, но и на престоле рядом с ним. Она видела, что Людовик готов делить свой трон с женщиной, если та будет достаточно верна ему и достойна. Бедняжка, как жестоко она заблуждалась, думая, будто Людовик когда-либо видел в Бланке Кастильской женщину.
Впрочем, он и в Маргарите ее не видел.
«А ведь и правда, он о ней даже не спросил», — осенило Карла, пока он наблюдал эту немую сцену: молчащая Маргарита, удивленный Людовик, украдкой переглядывающаяся свита. Действительно, с той минуты, как король ступил в Акру, он ни словом не обмолвился о жене. Карл не помнил даже, чтобы Луи упоминал ее во время плена, чтобы беспокоился о ней и о своем ребенке — пятилетнем Филиппе, которого они взяли в путешествие с собой, ибо Людовик хотел, чтобы второму сыну его запала в душу святая земля, которой ему, быть может, предстояло когда-нибудь править в качестве короля Иерусалимского. Теперь же этот мальчик, худой и болезненный, сильно загоревший и еще сильней истощавший под жгучим солнцем Палестины, смотрел в испуге и удивлении на мужчину, к ногам которого, словно плакучая ива, клонилась его мать. В таком возрасте дети быстро забывают и отвыкают быстро: полугода хватило, чтобы отец превратился для Филиппа в незнакомца, который — детское сердце должно было это чувствовать — не любил ни его, ни его матери так, как любят мужья и отцы.
Жуанвиль, стоя между ними и королем, словно водораздел, понимал все это лучше других. Лицо его выражало такой гнев, словно он был ревнивым супругом, заставшим свою неблаговерную с рыцарем ее сердца. Многие улыбнулись, глядя на этот гнев, и Карл в первый миг — тоже: очень уж забавно выглядел Жуанвиль, упрекнувший короля в невнимательности к супруге. Но сам Людовик не улыбался. Смущенное выражение быстро исчезло, и его лицо стало непроницаемым, холодным, почти надменным. Карл мгновенно понял, что в душе король разозлился на своего бестактного друга за то, что тот устроил ему публичную сцену. Однако Луи был не из тех, кто выказывал свое недовольство, зная, что сам виноват в сложившемся положении. В присутствии его подданных и всех жителей Акры Жуанвиль сказал ему, что он плохой муж; и Луи не смел гневаться за это на него, потому что сказанное было правдой.