– Нет! – резко сказал Джонатан.
Они никогда ещё не говорил со своей принцессой в таком тоне. Женевьев умолкла и воззрилась на него с таким безграничным изумлением, что он тут же прикусил язык до боли, но грубость не мышь, выскочит – не прибьёшь. В присутствии Паулюса и Мо Джонатан не мог попросить прощения, поэтому просто посмотрел принцессе в глаза со всем раскаянием, которое испытывал. И в её глазах увидел, что она его тут же простила.
– Кто-то другой должен пойти, – сказал он. – Одиноко путешествующая девица – это подозрительно.
– Можете пойти вдвоём, – предложил доктор Мо. – Я бы тоже пошёл, да только графиня Монлегюр, говорят, уж больно строга и разборчива в собеседниках. Во мне для неё маловато будет… ну, как бы это сказать… породы.
Надо заметить, сие заявление было не только самокритично, но и в высшей степени правдиво, ибо после долгих лет скитаний, балаганных препарирований и частого общения с трупами доктор Мо имел весьма потасканный и непрезентабельный вид.
– А вот в вас, господин Джонатан, породы хоть отбавляй – по лицу видать, да и в девочке тоже, – продолжал доктор. – Вас они как дорогих гостей примут, напоят, накормят…
В последних словах доктора прозвучала мечтательность и даже зависть. С тех пор как Женевьев завладела бюджетом театра, досыта они почти никогда не наедались.
Джонатан помедлил немного и сказал:
– Да… но… полагаю… в таком случае мне лучше пойти одному.
Он был не дурак, этот юный бывший лейтенант лейбгвардии. Он понимал, что наследная принцесса, пережившая покушение на свою жизнь в спальне собственного отца, бежавшая из собственной столицы и не доверявшая никому из тех, кто должны бы считаться её верноподданными слугами, – что принцесса эта вряд ли водит дружбу с главами великих домов. Наверняка облава, устроенная на них с Джонатаном в день побега, была санкционирована Малым Советом и возглавлявшим его Стюартом Монлегюром в частности. Потому не было никакого резона принцессе Женевьев самой соваться волку в пасть, тем более по столь ничтожной причине, как возмещение нанесённого ею ущерба.
В конце концов, для того и существуют лейб-гвардейцы, чтобы соваться в пасть волку вместо своих принцесс.
На том и порешили. Джонатану надлежало проникнуть в поместье, встретиться с тамошним механиком, обрисовать ему положение и уговорить прогуляться в рощу недалеко от поместья, где разбил временный лагерь Анатомический театр доктора Мо.
У Джонатана сердце было не на месте оттого, что приходится оставлять Женевьев одну с Паулюсом и доктором. Но та успокоила его, сказав:
– Не тревожьтесь обо мне, сударь. Вы же знаете, что они хорошие люди.
Стюарт Монлегюр, бывший генерал Повстанческой армии и действующий глава Малого Совета во дворце Зюро, был не только изворотливым политиком, но и добропорядочным семьянином. Многим бессовестным людям свойственны припадки сентиментальности и даже некоторые душевные слабости, которым они, впрочем, не очень-то потакают. Душевной слабости Монлегюра хватило ровно на то, чтобы накануне революции, о которой он знал задолго до того, как безумная толпа ринулась на штурм столичного арсенала, отправить в провинцию своё семейство, состоявшее тогда из жены и сына. Оставив их там на попечении хорошо укреплённого гарнизона, Стюарт Монлегюр отправился покрывать себя славой и позором, а потом опять славой, и в круговерти этих волнующих, драматических событий о семействе своём на несколько лет забыл. Неизвестно, сколько беглых графинь, генеральских жён и походных шлюх грели ему постель в эти годы; курс современной истории в Академии ле-Фошеля о том деликатно умалчивает. Но так или иначе, когда революция завершилась и монархия была восстановлена, Монлегюру на время пришлось уехать в поместье к жене, и время это он не потратил даром, сделав ей ещё двух детей. С этими-то детьми Летиция Монлегюр и жила ныне в том самом поместье, в глуши, буквально в ссылке, якобы для её собственной безопасности, пока супруг её вершил судьбами и жил припеваючи в весёлой и пышной Саллании.
Всё это способствовало тому, что госпожа Монлегюр, происходящая из знатнейшего рода ле-Нуарель и без особой охоты соединившаяся со Стюартом Монлегюром во имя процветания обоих великих домов, приобрела тяжёлый и даже прескверный характер. Дама она была сухая и чопорная, воспитанная согласно культу Приличий, столь же, а то и более строгом и беспощадном, чем культ Устава, в котором воспитывался Джонатан ле-Брейдис. Жалкое и униженное существование, которое она, супруга главы Малого Совета, влачила в провинции волею своего муженька, ещё сильней развило в ней мизантропию и склонность к припадкам отвратительного настроения. Утро она начинала с того, что доводила свою камеристку до слёз; к ланчу отправляла на конюшни пару-тройку лакеев; время обеда с толком использовала, чтобы попить кровушки повара и мажордома; к чаю выгоняла прочь горничную; к ужину успокаивалась, довольная плодотворно проведённым днём, и, отпустив несколько почти незлобивых шпилек в адрес дочерей, с чувством выполненного долга отправлялась спать. Все ненавидели её, начиная с мужа и заканчивая конюшенным мальчиком. Она умудрялась внушить неприязнь даже нищенкам, которым подавала несколько раз в год, по большим религиозным праздникам (ибо госпожа Монлегюр была подчёркнуто религиозна и демонстративно презирала модное нынче безверие), и никто не мог бы толком сказать, как именно это у неё получалось. У госпожи Монлегюр был талант не нравиться, редкий дар отталкивать от себя людей с первого взгляда. И в таланте этом она достигла поистине виртуозного мастерства, даром что в юные годы была весьма недурна собой.
Мы так подробно описываем здесь своеобразный нрав госпожи Монлегюр, дабы читатель мог вполне уяснить положение, в котором пришлось оказаться Джонатану, а также понял истинную причину немного странного приёма, оказанного ему в поместье. Джонатан явился аккурат к ужину; одет он был в новенький камзол с плеча Паулюса ле-Паулюса, и снежной белизны перчатки, которые он медленно стягивал, стоя на пороге, выдавали, что он путешествовал не верхом, а в дилижансе. Догадку эту подтверждал внушительный саквояж, набитый всяким хламом – также из реквизита Анатомического театра. Встретившему его мажордому Джонатан объяснил, что почтовая карета, в которой он ехал, сломалась в полулиге от поместья, а поскольку до ближайшей станции отсюда целых три лиги, то Джонатан рассудил, что быстрее дойдёт до поместья, которое заприметил на вершине холма, чем до станции, и тем спасётся от необходимости встретить ночь под открытым небом. Он приносил свои нижайшие извинения за беспокойство, просил лишь укромного уголка, где мог бы переждать ночь, и, если это возможно, немного подкрепить силы, ибо вышагивать по размытой лесной дороге в городских бархатных башмаках – удовольствие значительно ниже среднего.
Всю эту легенду Джонатан неоднократно отрепетировал с Паулюсом, поэтому оттарабанил её столь же задорно и лихо, как в прежние времена оттарабанивал рапорт начальству. Его лаконичность, чёткость речи и военная выправка понравились мажордому, получившему редкую возможность ощутить себя генералом, которому докладывает рядовой. В доме Летиции Монлегюр мажордом чувствовал себя не то что рядовым, а скорее кучкой невразумительной грязи, оттого ощущение, доставленное ему появлением юного путешественника, было неожиданным и очень приятным. Он ответил Джонатану любезно и пошёл докладывать госпоже.