Эд не стал больше кричать. Он обхватил неподвижное тело Квентина обеими руками и закрыл его собой. Доспехи, надетые на мальчике, были вымазаны в крови, только Эд никак не мог понять, его ли это кровь или кровь самого Эда, всё ещё хлеставшая из оцарапанной шеи.
Он ждал залпа, почти хотел его. Но у Бертрана, видимо, тоже были острые глаза.
Тяжело дыша, Эд обернулся. Ряды людей, которых он всего час назад держал в своих руках, смешались. Бонды спешно готовили наступление. «Боги, нет… моя богиня, нет, разве этого ты хотела?! Ты хотела, чтобы я спас их всех, а не губил…»
«Ты спас в этот раз, а в другой — погубишь», — всплыли в памяти забытые слова Тома, сказанные в зареве ночной битвы. Том стоял тогда меж ним и Анастасом — так думал Адриан Эвентри, не зная, что на самом деле Том встал между ним и теми смертями, причиной которых он мог стать…
Которые уже случились.
Десять тысяч людей, уставших колебаться и ждать, шли штурмом на Сотелсхейм.
Эд отвернулся от них и снял с Квентина шлем, осторожно стянул подшлемник. Голова мальчика, больше не поддерживаемая железом, запрокинулась назад — он потерял сознание. «Странно, что сам я ещё на ногах, — отстранённо подумал Эд и улыбнулся. — Это тот шанс, который ты мне даёшь, Алекзайн? Или…
Или — не мне?
Квентин, Квентин… Слышишь этот рёв за моей спиной? Видишь эти тысячи копий, направленные теперь на твоего отца? Я привёл их сюда, но не затем, чтобы это случилось. И этого бы не случилось, если бы ты не сделал то, что сделал…
Ты — Тот, Кто в Ответе за это. А я думал, что ты родился в Эвентри… какой же я был дурак…»
— Вот я тебя и нашёл, — прошептал Эд, проводя окровавленной ладонью по взъерошенным тёмным волосам мальчика, которого собирался и не мог, должен был и не хотел убивать. Мальчика, который начал эту войну — вместе с ним.
— Держись, — сказал Эд и, подхватив Квентина под мышки и колени, рывком встал. Голова у него шла кругом, он пошатнулся, но не упал. К ним уже скакали во весь опор — Эд не видел, кто, не различал цветов, людей, камни, траву, солнце — всё слилось и перемешалось. Но рук он не разжал. Квентин был очень лёгким. «Он же ребёнок, — подумал Эд, — ему всего пятнадцать лет. Почти столько же, сколько было мне, когда я узнал, кто я такой».
— Он должен жить, — с трудом выговорил Эд, когда его обступили храпящие лошади, закрывшие от него солнце. — Должен! Вам понятно? Никто не должен умереть!
«Никто, кроме меня», — подумал он, уходя.
«Ну, ответь же мне. Хотя бы теперь-то ответь! Ты этого хотела? Я должен был хотеть этого? И имеет ли какое-то значение, чего мы хотим, — не важно, люди мы или боги?»
Эд Эфрин стоял в потоке света, широко раскинув руки, и кричал, требуя ответа если не у своей богини, то у любого из богов. Их так много, этих богов Бертана! И ни один их них не снизошёл до него.
Хотя на миг ему почудилось — да, один всё же снизошёл. Вернее, одна. Та, которая отзывалась всегда. У неё были такие тёплые руки.
— Лежи, — сказала Северина, когда он распахнул глаза и попытался сесть. — Лежи, Эд. Ты потерял много крови.
Она была одета по-дорожному, в платье с узкой юбкой, волосы стянуты на затылке в пучок и спрятаны под косынку. Он всегда являлся к ней в аптеку нежданным, потому чаще видел её такой, чем успевшей прихорошиться к его визиту. Именно такой он её любил.
— Откуда ты здесь? — спросил он и застонал от бессилия — так слабо и тихо звучал его голос. — Я же велел тебе уходить из города…
— Я и ушла, — спокойно сказала она. — Как видишь, я не в городе. Я здесь.
— Здесь опасно, — прошептал Эд и закрыл глаза.
— А где безопасно? Помолчи, я должна сменить тебе повязку.
Шея горела, словно он лежал головой в костре.
— Глубоко? — хрипло спросил Эд.
— Было бы глубоко — мы бы с тобой не беседовали, несчастье ты моё. Лезвие едва содрало кожу. Ты счастливчик, Адриан Эвентри.
Не открывая глаз, он нашарил её руку и сжал, наверное, слишком сильно. Ему было так больно, так тяжко, когда он слышал это имя, но теперь — странное дело! — ему впервые за прошедшие годы не захотелось одёрнуть ту, что назвала его так. Адриан Эвентри. «Да. Это моё имя. Меня зовут именно так».
— Что происходит? — Он слышал шум за стенкой палатки, но тот казался приглушённым, далёким.
— Твои септы отправились мстить за тебя, — сказал Северина, накладывая ему на шею что-то холодное и вязкое.
— Они не мои септы, — прохрипел он. — И не надо за меня мстить…
— Это уж не тебе решать, — печально улыбнулась она. Эд сглотнул — и тут же закашлялся от боли, которую кашель лишь усилил.
— Чёрт, — отдышавшись, выговорил он. — Заштопывай меня скорее, я должен идти… О боги, как ты всё-таки здесь очутилась?
— Если помолчишь минуту и будешь лежать смирно, то расскажу. Но сперва выпей.
Он выпил горькую дрянь, которую она влила ему в рот, и слушал её короткий рассказ. Получив его письмо, поступила, как он велел: собрала свои самые ценные снадобья, ушла из города и поселилась в гостинице в двух лигах от Сотелсхейма. Там они сидела и ждала его. Она знала, что он придёт, и не собиралась навязываться ему, просто хотела быть рядом на случай…
— На случай, если меня опять отравят? — спросил Эд и засмеялся, от чего снова пережил вспышку нестерпимой боли.
— Я надеюсь, — без улыбки сказала Северина, — что на лезвии не было яда. Ведь он всё-таки Фосиган.
Он. Да, конечно, он. Адриан Эвентри, ты, как всегда, думаешь только о себе.
— Где Квентин? Что с ним?
— Тоже потерял много крови. Когда я перевязывала его в последний раз, он спал.
Эд шумно выдохнул, хотя и знал, что это причинит ему боль. Но сдержать облегчение было выше его сил.
— Я пойду к нему.
— Дай я хотя бы закончу, — сказала Северина.
И тогда Эд взял её руку, скользкую от мази и горько пахнущую лекарством, и поцеловал тыльную сторону ладони.
— Я люблю тебя, — сказал он.
— Я знаю, — ответила она.
Ещё не успев поднять полог палатки, он понял, что произошло. Но верить не хотел, даже когда увидел.
Лагерь опустел. По полю перед ним словно прошёлся смерч, влажная после дождя земля превратилась в месиво, перемешанное конскими копытами. Ворота Нижнего Сотелсхейма по-прежнему были открыты. Крик, стон и дым пеленой поднимались над городом. Крепостная стена Верхнего Сотелсхейма, почти скрытая завесой дыма, ощерившаяся копьями и арбалетами защитников, казалась живым существом — огромной серой змей, в которую разом впилась тысяча мечей, и ей оставалось лишь извиваться и корчиться, пытаясь в предсмертной агонии пожрать своих врагов. Там лилась кипящая смола, кипяток и кровь. Рёв накатывал, будто прибой, волнами, то стихая, то поднимаясь до самых небес, — а их снова заволокли тучи. Ясноокая Уриенн испугалась того, что творили создания её матери, и стыдливо спрятала лицо.