Очухался Кир опять в камере и опять треснулся башкой о верхние нары — это уже становилось дурной привычкой. Проморгался, встал. Кряхтя и потирая разбитый лоб, он раскидал скелеты, вдохнул поглубже и нырнул в подкоп.
Кир, чертыхаясь, по-пластунски полз в узком, будто червем в яблоке выгрызенном тоннеле. Его окружал черный обсидиан. Некоторое время спустя под локтем что-то хрустнуло и осыпалось крошкой. Кир остановился и прислушался. Снизу, совсем неподалеку, доносился человеческий голос. И голос этот говорил примерно следующее:
— Слушайте меня, о Бандар-Логи. Сегодня мы побеседуем о религии, и я с легкостью докажу вам, что всякая почти религия — а в особенности та, о которой пойдет речь, — подобна фаст-фуду. Так же как фаст-фуд сочетает в себе все то, чего жаждет тело: сахар, соль, жиры, — так и религия сочетает в себе самые желанные качества человеческой морали. К примеру, милосердие, прощение и любовь к ближнему. И так же как фаст-фуд делает взыскуемую пищу легко доступной, так и религия подает нам мораль в удобной пластиковой упаковке, для потребления на ходу. Остерегайтесь фаст-фуда, о мои Бандар-Логи!
Тут речи неизвестного прервались почему-то хрустом и чавканьем. Спустя минуту чавканье затихло, и голос продолжал:
— Так на чем бишь я остановился? Ах да. Фаст-фуд. О, все эти бургеры, куриные крылышки, прожаренные в масле луковые колечки, хрусткие, мелкой солью присыпанные чипсы. Прочь, искушение, прочь!
Снова хруст и чавканье и, после паузы:
— Вы возразите мне, Бандар-Логи, и скажете, что религия занимается не только вопросами морали, но также справедливого воздаяния и посмертия. Что я вам на это отвечу? Фаст-фуд — тоже отнюдь не только и не столько еда. Это, поверьте мне на слово, целая идеология. Наиболее пронырливая из сетей давно осознала, что основной мишенью являются дети, — и немедленно добавила к своим аккуратным упаковкам отравы пластиковые игрушки и бонусы в виде халявных билетов в цирк…
На этом терпение Кира лопнуло. Устав слушать доносившийся снизу бред, он прополз еще немного вперед — и провалился в отверстие, умело замаскированное картоном. Приземлился он на что-то крупное и костистое. Крупное и костистое жалобно охнуло. Кир сполз с ушибленного и огляделся. Он находился в камере, размерами и вправду уступающей его собственной. На полу чадил масляный светильник. Хозяин узилища успел принарядиться, видимо, ожидая гостя. Волосы Жор-Эль убрал под бандану с японским солнцем, нацепил майку с портретом Че и почему-то утепленные штаны от зимней униформы бойцов Первой горнострелковой дивизии вермахта, с нашивкой-эдельвейсом в тыльной части. Удивило Кира, однако, не это, а то, что в камере Жор-Эль был не один. На полу сидели на задних лапках примерно две дюжины крыс, а по стенам устроилось немереное количество летучих мышей. Они свисали вниз головами, завернувшись в крылья и слабо попискивая. Изо рта хозяина торчал кончик крысиного хвоста и мышиное крылышко. Жор-Эль быстро проглотил то, что было во рту, и шутливо поклонился Киру:
— Прошу к нашему шалашу.
Кир почесал в затылке:
— Ты, как я погляжу, проповедуешь крысам? Славный способ провести вечность.
Жор-Эль таинственно улыбнулся:
— Это тот случай, когда пища физическая и духовная связаны неразрывно, сынок. Почему-то на философские разговоры живность приманивается легче всего. Угощайся.
Кир подумал и вежливо отказался. Давешнее печенье его, конечно, не насытило, но пожрать наивно развесивших уши рукокрылых — было в этом что-то кощунственное.
Жор-Эль вздохнул:
— Ну, как хочешь. Дело хозяйское. Вообще-то, летуны приносят мне вести с воли. Связь ненадежная, но хоть что-то. — Скрипнув артритными суставами, он уселся на пол в позе лотоса и внимательно оглядел сына. — И впрямь, возмужал. Как я погляжу, власть над миром тебе еще не предлагали?
— Предлагали. Я не взял.
— Молодец. Он все врет. Причем непрерывно, даже себе самому.
— Расскажи мне что-нибудь новое.
— Новое? Какие же новости в мире, где кругом одни мертвяки?
— Ну например: сколько лет тянется эта канитель?
Жор-Эль озадаченно хмыкнул:
— Как на такое ответишь? Может, один день, а может, тысячелетия. Для мертвых ведь нету времени. Мертвые существуют столько, сколько живет память. — Прищурив глаза, словно вглядываясь в отдаленное прошлое, Жор-Эль продолжил: — Не поверишь, но никто ведь ничего и не заметил. Все произошло так быстро. Потом ночью. Спали все. Я на это и рассчитывал: раз, и нету. Ну, поболит с минутку. Всяко лучше, чем вечное рабство в Стене. Так что я, кажется, единственный, кто на всем Криптоне помнит, что мы мертвы. Однако я просчитался, и мошенник Зод ловко воспользовался всеобщим незнанием. Моя мышиная почта донесла, что узурпатор выдал обывателям сладкую сказочку: мол, путем тяжких трудов и искусных маневров пленил он три сотни ёшкиных жуков, и те создают защитный экран, препятствующий вторжению кризоргов. И в космос не полетишь будто бы оттого, что планета окружена искривленным пространством. А покамест все силы следует бросить на развитие военной промышленности и муштру. Чтобы, значит, снять экран и одним ударом… А кто против — предатель и враг свободного Криптона. И представляешь, верят ведь, идиоты. Любят даже его, защитника-спасителя нашего. — В глазах старика сверкнули злые искорки.
Кир поморщился?
— Избавь меня от своих политических выпадов. Ты хотел поговорить со мной? Зачем?
— Зачем-зачем? Зачем крокодилы летят на север? Зачем, сказала красотка и зашвырнула туфельку в окно двадцатого этажа. За чем притаился хищник — за сосной или за хрупкой осиной?
У Кира стали возникать серьезные подозрения, что Зод считал оппонента чокнутым не без оснований.
— Перестань бредить. Мне надо выбраться отсюда до рассвета.
— Зачем?
Кир моргнул. Жор-Эль подмигнул ему и захихикал:
— Тебя надули. У нас теперь тут вечный рассвет, мы же сидим в самом нутре солнца. Или, если угодно, Вечный Полдень. Так что, кто бы ни приказал тебе убраться отсюда до рассвета, он имел в виду «прямо сейчас или никогда». И отметь, между этими понятиями совершенно нет разницы. — Узник захихикал еще радостней. Кир подумал и отвесил отцу звонкую пощечину. Голова старика мотнулась. Жор-Эль обиженно заморгал, и в уголке его глаза набухла толстая слеза. — За что?
— За что? — прошипел Кир. — За грехи отцов. За то, что мой друг застал однажды вечером своего папашу с бабой, которая не была его матерью, и промолчал. За то, что другой мой друг хотел писать стихи, а вынужден был тащить пьяного родителя каждый вечер из кабака. За то, что ты отвинтил болты. За то, что я твой сын. За то, что ты копал не туда.
При слове «копал» взгляд старика оживился. Он суетливо приподнялся и зарыскал под собой. Вытащил пару крысиных скелетиков, отшвырнул в сторону, вытащил погнутую вилку, отшвырнул, вытащил бонбоньерку с портретом прекрасной и печальной дамы на крышке, вздохнул, отложил, наконец достал свиток папируса. Свиток он положил на колено и любовно разгладил. Кир склонился над свитком. Это было что-то вроде карты, начерченной бурыми чернилами. Карта представляла собой схему большой пирамиды, со всеми ее потайными коридорами, секретными дверями, спрятанными комнатками, саркофагами и кавернами. Жор-Эль ткнул в чертеж узловатым пальцем. Палец проследовал вдоль коридора на одном из нижних уровней.