— Я думал, вы бросите меня на съедение львам, — обронил я.
— Сядьте.
Я послушался. Если бы не взгляды Маркоса и Кастело, которыми они наградили меня на прощание, железная дверь и решетки на окнах, никто бы не заподозрил, что мои дела плохи. Окончательно меня в этом убедили термос с горячим кофе, пачка папирос, положенная Грандесом на стол, но главное — его спокойная и обходительная улыбка. Чересчур уверенная. Инспектор был настроен весьма серьезно.
Он уселся напротив меня и открыл папку, из которой вынул пачку фотографий, и стал неторопливо раскладывать их на столе, одну за другой. На первом снимке я увидел мертвого адвоката Валеру в кресле у камина. Рядом с ним легла фотография трупа вдовы Марласки, вернее, того, что от него осталось вскоре после извлечения со дна бассейна в доме на шоссе Вальвидрера. Третий снимок представлял человечка с изуродованным горлом, походившего на Дамиана Роуреса. С четвертой фотографии на меня смотрела Кристина Сагниер, и я сообразил, что она сделана в день свадьбы Кристины с Педро Видалем. Две последние фотографии являлись студийными портретами моих прежних издателей, Барридо и Эскобильяса. Аккуратно выровняв в ряд шесть фотографий, Грандес устремил на меня непроницаемый взгляд и выдержал минутную паузу, наблюдая за реакцией на фотографии или отсутствием таковой. Затем с беспредельной бережливостью он отмерил две чашки кофе и одну подтолкнул ко мне.
— Прежде всего мне хочется дать вам возможность рассказать мне все, Мартин. В удобной вам форме и без спешки, — сказал он наконец.
— Это не поможет, — ответил я. — И ничего не изменит.
— Вы предпочитаете, чтобы мы устроили вам очную ставку с другими возможными подозреваемыми? Вашей помощницей, например? Как ее зовут? Исабелла?
— Оставьте ее в покое. Она ничего не знает.
— Так убедите меня.
Я бросил взгляд на дверь.
— Из этой комнаты только один выход, Мартин, — сказал инспектор, показывая мне ключ.
Я вновь ощутил тяжесть револьвера в кармане пальто.
— С чего мне начать?
— Вы писатель. Я прошу только говорить мне правду.
— Я не знаю, в чем она состоит.
— Правда — это то, что причиняет боль.
На протяжении более двух часов Виктор Грандес ни разу не раскрыл рта. Он слушал внимательно, кивал в подходящий момент и время от времени делал пометки в блокноте. Сначала я смотрел на него, но вскоре начисто забыл о его присутствии. Как выяснилось, я рассказывал историю самому себе. Слова возвратили меня в прошлое, казалось, давно канувшее в небытие, к той ночи, когда у дверей редакции газеты убили отца. Я вспоминал время, проведенное в газете «Голос индустрии», годы, когда я выживал, сочиняя по ночам рассказы, и первое письмо, полученное от Андреаса Корелли, сулившее большие надежды. Я описал первую встречу с патроном у водосборника и дни, когда все мои перспективы сводились к неминуемой скорой смерти. Я поведал ему о Кристине и Видале, и о романе, финал которого мог бы предвидеть всякий, кроме меня. Я рассказал о двух написанных мною книгах, из которых одна вышла под моим собственным именем, а другая под именем Видаля, об утрате жалких надежд и о вечере, когда у меня на глазах мать выбросила в урну единственное, что я создал хорошего в жизни. Я не пытался разжалобить инспектора и не надеялся на его понимание. Я всего лишь пытался нарисовать воображаемую карту событий, которые привели меня в итоге в эту комнату и к ощущению абсолютной опустошенности. Я вернулся в особняк напротив парка Гуэль, к той ночи, когда патрон сделал мне предложение, от которого я не смог отказаться. Я сообщил, как зародились у меня первые подозрения и что удалось раскопать из истории дома с башней. Я рассказал о странной смерти Диего Марласки и той паутине обмана, которой меня опутали со всех сторон. Вернее, я запутался в ней сам в угоду своему тщеславию, алчности и желанию жить любой ценой. Жить, чтобы рассказать эту историю.
Я не упустил ничего. Ничего, кроме самого важного, о чем я не осмелился напоминать даже самому себе. В моем повествовании я вернулся в санаторий «Вилла Сан-Антонио» за Кристиной, но нашел только цепочку следов, терявшихся в снегу. Может быть, если повторять это снова и снова, я тоже в конце концов поверю, что именно так все и произошло. Моя повесть заканчивалась нынешним утром, когда я обнаружил, вернувшись из квартала бараков Соморростро, что, по мнению Диего Марласки, в портретной галерее, выложенной инспектором на столе, не хватает моего изображения.
Закончив рассказ, я надолго замолчал. Я в жизни не чувствовал себя таким усталым. Мне хотелось лечь спать и больше не просыпаться. Грандес смотрел на меня, сидя у противоположного края стола. Мне показалось, что он смущен, опечален, разозлен и, главное, растерян.
— Скажите что-нибудь, — попросил я.
Грандес вздохнул. Он встал со стула, с которого не тронулся за все время, пока я говорил, и подошел к окну, повернувшись ко мне спиной. Я представил, как достаю револьвер из кармана пальто, стреляю ему в затылок, забираю у него ключи и выхожу из этой комнаты. Через минуту я мог бы очутиться на улице.
— Мы ведем сейчас беседу не без причины. Вчера из отделения жандармерии Пуигсерды пришла телеграмма, где сказано, что Кристина Сагниер исчезла из санатория «Вилла Сан-Антонио» и вы — основной подозреваемый. Главный врач санатория утверждает, будто вы изъявляли желание увезти ее, а он отказал в выписке. Я сообщаю вам это для того, чтобы вы хорошо понимали, почему мы сидим тут, в светлой комнате, с горячим кофе и папиросами, и ведем задушевные разговоры. А находимся мы тут потому, что пропала жена одного из самых богатых людей Барселоны и только вам известно, где она. Мы находимся здесь потому, что отец вашего друга Педро Видаля, один из самых влиятельных отцов города, проявляет к делу заметный интерес. Он как будто ваш старый знакомый, и он обратился с любезной просьбой к моему начальству, чтобы прежде, чем заняться вами, мы получили у вас нужную информацию, отложив все остальное на потом. Если бы не это обстоятельство и не мое настойчивое желание попытаться прояснить вопрос своими методами, в данный момент вы бы содержались в тюрьме в Кампо-де-ла-Бота и разговаривали не со мной, а непосредственно с Маркосом и Кастело. А они, к вашему сведению, убеждены, что любой разговор, если вам для начала не переломали ноги молотком, будет пустой потерей времени и поставит под угрозу жизнь сеньоры Видаль. И к этому мнению начинают склоняться также и мои начальники, которые считают, что я слишком вам потакаю ввиду наших дружеских отношений.
Грандес повернулся и посмотрел на меня, с трудом сдерживая гнев.
— Вы меня не слушали, — промолвил я. — Вы не услышали ни слова из того, что я сказал.
— Я слушал вас очень внимательно, Мартин. Я выслушал, как вы, умирающий и отчаявшийся, заключили договор с парижским издателем. Фигурой в высшей степени таинственной, поскольку о нем никто не слышал и никто его не видел. Вы взялись, по вашим словам, придумать новую религию в обмен на сто тысяч французских франков, а в результате выяснилось, что вы угодили в сети грязного заговора. Творцами этого заговора являются адвокат, симулировавший собственную смерть двадцать пять лет назад, а также его любовница, опустившаяся певичка. И они осуществили свой хитроумный план только для того, чтобы обмануть судьбу, которая стала теперь вашей. Я выслушал, как эта самая судьба толкнула вас в капкан проклятого дома, жертвой которого уже стал ваш предшественник, Диего Марласка. И как вы обнаружили доказательства, что кто-то охотится за вами, следит за каждым шагом, убивая всех, кто может открыть тайну человека, судя по вашим словам, такого же безумного, как вы сами. Человека, ушедшего в тень, который выдает себя за бывшего полицейского, чтобы скрыть тот факт, что он жив. Он и совершил ряд преступлений с помощью любовницы, которая также стала виновницей смерти сеньора Семпере по причине настолько непонятной, что даже вы не в состоянии объяснить ее.