Последним аргументом для меня стал письменный стол в центре кабинета. На столе, напоминая скульптуру из металла и света, стояла внушительная пишущая машинка «Ундервуд», за прокат которой было давным-давно заплачено. Я сел в маршальское кресло у стола, с улыбкой погладил клавиши машинки и сказал:
— Я ее оставлю.
Инспектор издал вздох облегчения, а управляющий, закатив глаза, перекрестился. В тот же день я подписал договор о найме сроком на десять лет. Пока техники из электрической компании проводили в дом свет, я занимался уборкой и наведением порядка, чтобы придать жилищу достойный вид. Мне помогали трое слуг, которых Видаль отправил в наряд, даже не спросив, нужно ли мне подкрепление. Я вскоре уяснил, что modus operandi команды специалистов-электриков весьма прост: сначала они сверлили стены направо и налево, а потом задавали вопросы. Через три дня после высадки десанта в доме не имелось ни одной работающей лампочки, зато любой сказал бы, что произошло нашествие жуков-точильщиков, пристрастившихся к штукатурке и благородным металлам.
— Вы хотите сказать, что нет другого способа справиться с проблемой? — спросил я у командира батальона, решавшего все вопросы ударами молотка.
Отилио (так звали этого умельца) помахал комплектом планов дома, который управляющий вручил мне вместе с ключами, и объяснил, что во всем виноват дом, поскольку он плохо построен.
— Посудите сами, — убеждал он, — если вещь никуда не годится, тут уж ничего не поделаешь. Вот и здесь так. Тут говорится, что у вас резервуар с водой на асотее. [15] Так ведь нет. Цистерна у вас на заднем дворе.
— Ну и что? Вас вода не касается, Отилио. Сосредоточьтесь на электричестве. Свет. Не краны и трубы. Свет. Мне нужен свет.
— Так ведь все связано. Что скажете о галерее?
— Что там нет света.
— По плану вот в этом месте должна проходить капитальная стена. И как раз тут, стоило старине Ремихио только пальцем ткнуть, как на нас чуть полдома не рухнуло. А о комнатах и говорить нечего. По плану в зале в конце галерее — почти сорок квадратных метров. Ничего подобного. Слава Богу, если там хотя бы двадцать наберется. Стоит стена, которой быть не должно. А о водопроводе и правда лучше не вспоминать. Все водосливы находятся совсем не там, где положено.
— Вы уверены, что разбираетесь в чертежах?
— Послушайте, я профессионал. Учтите, в этом доме все шиворот-навыворот. Все сделано как Бог на душу положит.
— Тем не менее вам придется проявить смекалку и работать с тем материалом, какой есть. Делайте что угодно и как угодно, но я хочу, чтобы в пятницу дыры в стенах были заделаны, поверхности покрашены и горел свет.
— Не надо меня торопить, работа-то тонкая. Нужно действовать с умом.
— И что вы намерены предпринять?
— Пока что пойти позавтракать.
— Да вы пришли всего полчаса назад.
— Сеньор Мартин, с таким отношением мы с вами никак не договоримся.
Мучения, связанные с ремонтными работами и устранением недоделок, растянулись на неделю дольше запланированного. Однако душу согревала сама мысль о том, что в любой момент я могу переехать в дом, о котором давно мечтал. В случае необходимости я готов был годами существовать при свечах и с масляными фонарями, смирившись с присутствием Отилио и его эскадрона кудесников, делавших дырки где ни попадя и вкушавших пищу по два с половиной часа. К счастью, квартал Рибера был настоящим заповедником, духовным и материальным, ремесленников разных мастей. В двух шагах от новой обители я нашел мастеров, установивших мне замки, которые не напоминали трофеи из Бастилии, а также светильники и краны образца XX столетия. Идея стать счастливым обладателем телефонной линии меня не воодушевила. Судя по тому, что я слышал по радио у Видаля, новые средства массовой связи (как их именовала нынешняя пресса) не принимали меня в расчет, пытаясь привлечь публику. Я решил, что буду вести тихую жизнь, наслаждаясь книгами и покоем. Из пансиона я не взял почти ничего, только смену белья и шкатулку с револьвером отца, единственной вещью, оставшейся от него на память. Остальную одежду и прочее имущество я раздал другим жильцам. Если бы я мог так же легко избавиться от старой кожи и воспоминаний, я бы это сделал.
Официально я перебрался в дом с башней, наконец полностью электрифицированный, в тот день, когда из печати вышел пилотный выпуск «Города проклятых». Я лихо закрутил интригу, от начала до конца вымышленную, вокруг пожара в «Грезе» в 1903 году и призрачного существа, с тех пор наводившего колдовские чары на улицы Раваля. Раньше чем высохла типографская краска первого издания, я начал трудиться над вторым романом серии. По моим расчетам, исходя из тридцати дней непрерывной работы в месяц, Игнатиус Б. Самсон должен был в среднем писать в сутки 6,66 страницы набело, чтобы выполнить условия контракта. Чистое безумие, имевшее, впрочем, одно преимущество: у меня почти не оставалось свободного времени, чтобы задуматься об этом.
Я едва осознавал, что с течением времени стал поглощать больше кофе и папирос, чем кислорода. По мере того как я травил себя, у меня появлялось ощущение, что мозг постепенно превращается в паровую машину, которая никогда не остывает. Но Игнатиус Б. Самсон был молод и вынослив. Он работал ночь напролет и падал на кровать на рассвете, совершенно изнуренный, одолеваемый странными снами. Ему снилось, что буквы на листе, заправленном в пишущую машинку в кабинете, отделялись от бумаги и, словно чернильные пауки, расползались по его рукам и лицу, проникали сквозь кожу и заполняли вены, пока не оплетали сердце черным коконом и не застилали зрачки озерами мрака.
Целыми неделями я не покидал стен особняка и потерял счет дням недели и месяцам года. Я не обращал внимания на повторявшиеся приступы головной боли, начинавшиеся внезапно, будто железное долото вонзалось в череп так, что из глаз сыпались искры. Я привык к постоянному шуму в ушах, заглушаемому только воем ветра или шелестом дождя. Иногда, обливаясь холодным потом и чувствуя, что пальцы, лежавшие на клавиатуре машинки, отказываются повиноваться, я обещал себе на другой же день показаться врачу. Но на следующий день всегда появлялись новый эпизод и очередная история, которые требовалось рассказать.
Игнатиусу Б. Самсону исполнился год, и я, чтобы отметить это событие, решил взять выходной и вновь увидеть солнце, почувствовать дыхание ветра и пройти по городу, по которому давно путешествовал только в своем воображении. Я побрился, привел себя в порядок и нарядился в самый лучший и респектабельный из своих костюмов. Я оставил открытыми окна в кабинете и галерее, чтобы проветрить дом, и густой дух, пропитавший все поры, развеяло на четыре стороны. Я вышел на улицу и обнаружил на земле под почтовым ящиком большой конверт. В конверте я нашел тонкий лист пергамента, запечатанный сургучом с оттиском фигуры ангела, исписанный изумительно красивым почерком. Текст гласил: