— Мы пока не можем знать точно, почему эта женщина вам солгала, — сказал Фермин. — Но мы можем предположить, что, если она так поступила в этой ситуации, она могла вести себя аналогичным образом, что, скорее всего, так и было, и, вероятнее всего, так она поступала и в других ситуациях.
Я растерянно вздохнул:
— Ну и что вы обо всем этом думаете, Фермин?
Фермин Ромеро де Торрес принял позу философа.
— Я скажу вам, что мы можем сделать. В ближайшее воскресенье, если вы, разумеется, не против, мы как бы невзначай наведаемся в школу Святого Габриеля и постараемся что-нибудь разузнать о происхождении дружеских связей между Хулианом и тем пареньком, богачом…
— Алдайя.
— Точно. У меня большой опыт общения с духовенством, я на этом руку набил, вот, посмотрите. Предполагаю, что виной тому моя физиономия пройдохи-картезианца. Несколько льстивых слов, и они у меня в кармане.
— Вы так думаете?
— Дружище! Я вам гарантирую, нам все выложат, как на блюде.
Всю субботу я провел словно во сне, застыв за прилавком и не отрывая взгляда от двери, в ожидании, что вот-вот, как по волшебству, на пороге появится Беа. Каждый раз, когда звонил телефон, я сломя голову бросался к нему, вырывая трубку у отца или Фермина. После обеда, ответив на несколько десятков звонков от покупателей, терзаемый неизвестностью, я почти смирился с мыслью, что мое жалкое существование, как и существование всего мира, близятся к концу. Отец уехал оценивать коллекцию книг в Сан Хервасио, и Фермин воспользовался представившейся возможностью, чтобы преподать мне еще один из своих многочисленных уроков о тайнах и перипетиях любовных интриг, опираясь на собственный весьма обширный в делах сердечных опыт.
— Вы должны успокоиться, иначе заработаете камни в печени, — посоветовал он. — Ухаживать за женщинами — все равно что танцевать танго: сплошной абсурд и чистой воды фантазии да причуды. Но раз уж мужчина вы, то инициатива должна исходить от вас.
Дело начинало приобретать неожиданно мрачный оборот.
— Инициатива? От меня?
— А вы как думали? Приходится чем-то платить за преимущество справлять малую нужду стоя.
— Но ведь Беа ясно дала понять, что сама все скажет, когда придет время.
— Bы совсем не разбираетесь в женщинах, Даниель. Держу пари, что эта цыпочка сидит сейчас дома и с тоской смотрит в окно, будто дама с камелиями, ожидая, что вы придете и спасете ее от этого деспота папаши, чтобы увлечь в головокружительный водоворот страсти и греха.
— Вы уверены?
— Да это же чистая наука!
— А если она больше не хочет меня видеть?
— Послушайте, Даниель, женщины, за редким исключением, вроде этой вашей соседки Мерседитас, гораздо умнее нас, мужчин. По крайней мере, они более честны сами с собой насчет того, чего они хотят, а чего нет. Другое дело, говорят они об этом всем вокруг или кому-то в частности, например, самому счастливцу. Перед вами настоящая загадка природы, Даниель. Женщина — это вавилонская башня и лабиринт Минотавра в одном лице. Стоит только позволить ей задуматься — пиши пропало. Запомните хорошенько: горячее сердце и холодный рассудок — вот главное правило кодекса настоящего соблазнителя.
Фермин как раз посвящал меня во все особенности и секреты техники соблазнения прекрасного пола, когда звякнул колокольчик входной двери и в лавку вошел мой друг Томас Агилар. Сердце чуть не выскочило у меня из груди. Провидение по каким-то своим мотивам решило вместо Беа послать мне ее брата. Вот он, роковой вестник, подумал я. Томас, казалось, был чем-то озабочен, и на его хмуром лице застыло выражение некоторого смятения.
— Уж больно похоронный вид у вас, дон Томас, — заметил Фермин. — Но вы по крайней мере выпьете с нами чашечку кофейку, не так ли?
— He откажусь, — как всегда очень сдержанно сказал Томас.
Фермин поспешил налить ему из своего термоса чашку какой-то бурды, от которой подозрительно попахивало хересом.
— Что-нибудь случилось? — спросил я. Томас пожал плечами.
— Все как всегда. Отец сегодня целый день дома и сильно не в духе, поэтому я и решил выйти и немного проветриться.
Я судорожно сглотнул.
— Что это с ним?
— Поди узнай. Вчера Беа явилась домой далеко за полночь. Отец, разумеется, не спал и ждал ее. Он был малость не в себе. Впрочем, это его обычное состояние. Беа отказалась сообщить, где и с кем провела все это время. Отец впал в бешенство. Он кричал как сумасшедший до четырех утра, поливал ее грязью, клялся, что отправит в монастырь и даже пообещал вышвырнуть на улицу к шлюхам, где ей, по его словам, самое место, если только он узнает, что она беременна.
Фермин встревожено посмотрел на меня. Я почувствовал, как пот, катившийся градом у меня по спине, вдруг стал на несколько градусов прохладнее.
— Сегодня утром, — продолжал свой рассказ Томас, — Беа закрылась в своей комнате и не выходила оттуда весь день. Отец расположился в гостиной и уткнулся в свою «Абеце», [61] включив на полную громкость радио, где как раз передавали сарсуэлы. [62] В антракте «Луисы Фернанды» я был вынужден уйти из дома, потому что почувствовал, что начинаю сходить с ума.
— Должно быть, ваша сестра гуляла со своим женихом, — язвительно предположил Фермин. — Это было бы вполне естественно.
Я пнул его под прилавком ногой, но Фермин с кошачьей ловкостью увернулся.
— Ее жених сейчас в армии, — уточнил Томас. — Он приедет в отпуск через пару недель. Кроме того, когда Беа с ним, она возвращается домой самое позднее в восемь.
— И у вас нет никаких соображений на тот счет, где была ваша сестра и с кем?
— Он же сказал, что не знает, Фермин, — прервал его я, пытаясь сменить тему разговора.
— А у вашего отца? — продолжал настаивать Фермин, которому, казалось, все происходящее доставляло непередаваемое удовольствие.
— Нет, но он поклялся все выяснить и, когда узнает, кто этот тип, переломать ему ноги и оторвать голову.
Я побелел как полотно. Фермин быстро налил мне чашку своего пойла, и я проглотил ее одним глотком. На вкус оно напоминало теплый мазут. Томас молча наблюдал за мной. Его взгляд был непроницаем, глаза потемнели.