Вечером позвонила дочь. Она видела теленовости и хотела выразить соболезнование.
— Ты поедешь? Похоже, все будет очень пафосно.
Пфефферкорн ответил, что понятия не имеет, насколько пафосно все будет.
— Ну, папа. Ты же понял.
В трубке Пфефферкорн расслышал мужской голос.
— Ты не одна?
— Да это Пол.
— Какой Пол?
— Ну, пап. Ты его сто раз видел.
— Разве?
— Да.
— Наверное, старею.
— Перестань.
— Не успею запомнить имя твоего кавалера — глядь, уж новый.
— Папа. Прекрати.
— А что я?
— Неужели так трудно запомнить его имя?
— Что-то важное я запоминаю.
— Это важное. Мы женимся.
Пфефферкорн покачнулся, ухватился за стул, засопел.
— Было бы неплохо услышать «поздравляю».
— Милая… — сказал Пфефферкорн.
— Или хотя бы «люблю тебя».
— Просто меня огорошило, что моя единственная дочь выходит за человека, которого я в глаза не видел…
— Вы не раз встречались.
— …и чье имя с трудом вспоминаю.
— Папа, хватит. Терпеть не могу, когда ты такой.
— Какой?
— Прикидываешься маразматиком. Ничего смешного, это важно.
Пфефферкорн прокашлялся.
— Ладно, милая, извини.
— Теперь можешь за меня порадоваться?
— Конечно, я рад, милая. Мазел тов. [1]
— Ну то-то же. — Дочь шмыгнула носом. — Хорошо бы нам вместе поужинать. Чтоб ты получше узнал Пола.
— Ладно. Завтра?
— Не пойдет. Пол допоздна работает.
— А чем… — Пфефферкорн замялся. — Напомни, чем он занимается?
— Он бухгалтер. Пятница сгодится?
Вечера Пфефферкорн отдавал чтению и ничему другому.
— Вполне.
— Я закажу столик. Еще позвоню.
— Хорошо. Э-э… милая? Поздравляю.
— Спасибо. До пятницы.
Положив трубку, Пфефферкорн взглянул на фотографию дочери, стоявшую на письменном столе. Поразительное сходство с бывшей женой. Многие это отмечали, что всегда вызывало досаду. Мысль, что дочь принадлежит не только ему, казалась ядовитой насмешкой. Ведь именно он ее воспитал, после того как жена бросила их, а позже умерла. Теперь он осознал, что был чрезмерно ревнив и вдобавок глуп. Дочь была ничьей, она принадлежала только себе и предпочла отдаться бухгалтеру.
Пол скомкал свой монолог о достоинствах ежегодной ренты и, извинившись, отбыл в туалет.
— Я так рада нашей встрече, — сказала дочь.
— Я тоже, — ответил Пфефферкорн.
В ресторанах он не обедал и впредь не собирался. Начать с того, что здесь похабно высокие цены, несоизмеримые с величиной порций. Пфефферкорн долго изучал меню, тщетно выискивая блюдо без загадочных ингредиентов. Потом смутил дочь тем, что устроил официанту допрос об особенностях какой-то рыбы. С объяснениями влез Пол: мол, с недавних пор эта рыба весьма популярна благодаря своей жизнестойкости. Пфефферкорн заказал стейк из вырезки. Подали нечто в форме ленты Мёбиуса.
— Что хороню в здешних десертах, — сказала дочь, — они не сладкие.
— Разве сладкому не полагается быть сладким?
— Уф, папа. Ты же понял.
— Ей-богу, нет.
— Не чрезмерно сладкие.
— А-а…
Дочь отложила десертное меню.
— Как ты?
— Превосходно.
— Переживаешь?
— В смысле, из-за Билла? Нет, ничего.
Дочь взяла его за руку:
— Искренне сочувствую.
Пфефферкорн пожал плечами:
— В моем возрасте все иначе.
— Ты вовсе не старый.
— Да нет, я к тому, что в какой-то момент осознаешь — большая часть жизни позади.
— Давай не будем об этом.
— Давай не будем.
— Это угнетает, — сказала она. — А мы вроде как празднуем мою помолвку.
Так ведь сама ж начала, разве нет?
— Ты права. Извини.
Дочь откинулась на стуле и скрестила руки.
— Милая. Пожалуйста, не плачь.
— Я не плачу. — Она отерла глаза.
— Я не хотел.
— Знаю. — Дочь опять взяла его руку. — Значит, Пол тебе нравится.
— Я покорен, — солгал Пфефферкорн.
Дочь улыбнулась.
— Не знаю, что вы решили насчет свадьбы, — сказал он, — но я бы хотел внести свою лепту.
— Ой, пап. Очень мило, но это лишнее. Уже обо всем позаботились.
— Прошу тебя. Ты моя дочь. Могу я поучаствовать?
— Родные Пола уже сказали, что помогут.
— Я тоже хочу помочь.
Дочь поморщилась:
— Но… все уже сделано, правда.
Отказывает из жалости, понял Пфефферкорн.
Оба знали, что у него нет денег на свадьбу. Интересно, что подразумевало его желание «поучаствовать»? Что он может? Парковать машины гостей? Отказ дочери и собственная беспомощность были унизительны. Пфефферкорн вперил взгляд в сцепленные пальцы. Повисло молчание.
Дочь оказалась права: десерт даже отдаленно не был сладок. Текстурой и вкусом пончики, заказанные Пфефферкорном, напоминали спрессованный песок. Пфефферкорн попытался оплатить трапезу, но Пол на пути из туалета уже дал официанту свою кредитку.
В аэропорту повсюду — на стеллажах и витринах книжных киосков — красовались романы Уильяма де Валле. Через каждые десять ярдов маячили картонные постаменты, увенчанные большой фотографией Билла с суперобложки: знаменитый писатель в плаще позировал на фоне темных облетевших деревьев. Приехав за час до рейса, Пфефферкорн разглядывал портрет. «Воистину Уильям де Валле», — подумал он.
— Позвольте, — сказали у него за спиной.
Пфефферкорн посторонился, пропуская человека к книжному прилавку.
Все тридцать лет Билл неизменно присылал ему подписанные экземпляры своих романов. Поначалу Пфефферкорн был рад за друга и горд тем, что его выделяют среди прочих, дабы отпраздновать успех. Но потом успех этот все прирастал, а Пфефферкорн все очевиднее пребывал в застое, и подобные дары стали казаться издевкой. Пфефферкорн уже давно не читал книг Билла — триллеры он не любил, — а в последние годы нераспечатанные бандероли отправлял прямиком на помойку. Постепенно он избавился и от прежних подношений. Выпущенные маленькими тиражами, первые издания ранних произведений Уильяма де Валле, который еще не успел стать признанным автором, нынче стоили хороших денег. Пфефферкорн не желал барышничать и подаренные книги отдавал в местную библиотеку или тайком запихивал в сумки пассажиров автобуса.