— Проснись и пой, кореш.

Пфефферкорн заворочался. Самочувствие кошмарное. Он почти не спал. В соседних камерах всю ночь орали и стучали, и, кроме того, его измучили картины всяких несчастий, какие могли случиться с Карлоттой. Лишь под утро его сморило. Серый свет за прутьями решетки говорил, что рассвело совсем недавно.

— Шевелись!

В коридоре Пфефферкорн и сокамерник встали лицом к стене. Надзиратели их обыскали и повели к лифту.

— Не разговаривать, — сказал конвоир, хотя никто не проронил ни слова.

Во дворе ждал фургон, чтобы ехать в суд. Арестантов приковали к сиденьям. Заурчал мотор, фургон медленно двинулся к воротам. Водитель показал бляху. Подняли шлагбаум. Фургон выехал на улицы Лос-Анджелеса.

В тревоге за Карлотту, Пфефферкорн не сразу понял, что автозак катит по шоссе. Потом все же отметил эту странность, но удивиться недостало сил. Лишь когда фургон съехал с автострады и стал взбираться по косогору, он сообразил, что пора бы уже добраться на место, и тогда к прежней тревоге добавилась иная. Определить свое местонахождение не удавалось, поскольку оконца задних дверей были замазаны черной краской, а сетка, отделявшая водителя от арестантов, мешала обзору сквозь ветровое стекло. Пфефферкорн взглянул на сокамерника. Тот был абсолютно спокоен. Это не понравилось.

— Долго еще? — спросил Пфефферкорн.

Никто не ответил.

Фургон запрыгал на ухабах. Поглядывая на соседа, Пфефферкорн попытался успокоить себя тем, что все происходящее касается их обоих, поскольку оба прикованы. Легче не стало.

Фургон остановился. Водитель вышел из кабины и открыл заднюю дверцу. Пфефферкорн зажмурился от хлынувшего солнечного света. Затем глазам предстало нечто несообразное. Дверной проем обрамлял не городскую улицу или парковку, но безлюдные холмы и пыльный проселок.

— Где мы? — спросил Пфефферкорн.

Водитель, оказавшийся женщиной, молча расковал сокамерника. Глаза еще не обвыклись, но Пфефферкорн вдруг понял, что где-то уже видел это лицо.

— Что происходит?

— Угомонись, — потирая запястья, сказал уголовник.

Блатной выговор его исчез. Бандит вылез из фургона. Дверь захлопнулась. Снаружи донеслись голоса. Весь исчесался, пожаловался бандит. Водитель что-то ответила, послышался смех. Пфефферкорн позвал на помощь, крик его бился о стенки фургона. Пфефферкорн беспомощно дернулся в наручниках.

Дверь открылась.

— Не егозите, поранитесь, — сказала женщина.

За спиной ее маячил уголовник, в руке его что-то остро сверкнуло.

В ужасе Пфефферкорн отпрянул.

— Не гоношись, — сказал бандит.

Тюремная роба его исчезла, да и весь он преобразился. Женщина тоже рассталась с полицейской формой. Спутники Пфефферкорна смотрелись молодо, точно его студенты. И тут он понял, что они и есть его студенты. Бенджамин, автор претенциозного рассказа о старении, и Гретхен из семейства роботов. Возможно, Пфефферкорна подвела память, но раньше он не подмечал татуировок и блатных замашек своего ученика. Бенджамин отдал шприц напарнице и хрустнул переплетенными пальцами, готовясь к броску.

Пфефферкорн вжался в неумолимую стенку фургона.

— Не надо.

Бенджамин заломил ему руку и обездвижил. Пфефферкорн рыпнулся. Бесполезно.

— У меня семья, — сказал он.

— Больше нет, — ответила Гретхен.

Игла вонзилась в бедро.

57

Номер мотеля. Пфефферкорн это понял, едва открыл глаза. Затхлый воздух и пористый потолок, перечеркнутый полосой серого света, служили достаточным подтверждением. Пфефферкорн приподнялся на локтях. Затрапезно даже для мотеля. На комоде скособочился криво привинченный телевизор. Обшарпанный палас. Жесткое покрывало с узором из китайских роз величиной в колесный колпак. Пфефферкорн гадливо вздрогнул, поняв, что нагишом лежит на синтетической ткани. Он вскочил, но от накатившей дурноты едва не упал. Оперся о стенку и сделал несколько глубоких вдохов. Отпустило.

Шагнув к окну, чуть отодвинул штору. Второй этаж, внизу парковка. В номере ни телефона, ни часов. Стены голы, ящики комода пусты. В тумбочке Гидеоновская Библия. Телевизионный провод почти под корень обрезан — лишь хвостик в четверть дюйма. В платяном шкафу ни одной вешалки. Вновь подкатила тошнота. Пфефферкорн метнулся в туалет. Рухнув на колени, исторг едкую оранжевую струю. Потом, весь в знобкой испарине, откинулся к стене и, всхлипывая, обхватил себя руками.

Зазвонил унитаз.

Пфефферкорн открыл глаза.

Звонок — набившая оскомину мелодия из тринадцати нот. Гулкий отзвук в сливном бачке придавал ей зловещий оттенок.

Проснись, сказал себе Пфефферкорн. Прекрати этот кошмар.

Ничто не изменилось.

Ну, просыпайся.

Унитаз бесперебойно звонил.

Пфефферкорн себя ущипнул. Стало больно.

Звонок смолк.

— То-то, — сказал Пфефферкорн.

Все-таки маленькая победа.

Унитаз вновь зазвонил.

58

Пфефферкорн отлепил телефон, скотчем прикрепленный к крышке бачка. Абонент высветился как ЛЮБОПЫТНО, КТО? Было страшно ответить, но еще страшнее — не отвечать.

— Алло, — отозвался Пфефферкорн.

— Извините, что пришлось вот так вот, — сказал мужской голос. — Но вы же понимаете.

Понимаете — что? Пфефферкорн ни черта не понимал.

— Кто вы? — заорал он. — Что происходит?

— Это не телефонный разговор. Немедленно уходите.

— Никуда я не пойду.

— Хотите жить — пойдете.

— Нечего угрожать, черт возьми!

— Никто не угрожает. Если б хотели с вами что-нибудь сделать, давно бы сделали.

— И что, я должен почувствовать облегчение?

— Речь не о ваших чувствах, — сказала трубка. — Все гораздо серьезнее.

— Что — все?

— Скоро узнаете. А сейчас уходите.

— Я же голый.

— Гляньте вверх.

Пфефферкорн глянул. Потолок состоял из пенопластовых квадратов со стороной в два фута.

— Там все, что нужно.

Пфефферкорн встал на унитаз и сдвинул одну плитку. На голову ему вывалился пластиковый пакет. Там были белые кроссовки, завернутые в новые хаки. Из одной кроссовки торчала скатанная пара белых носков, из другой — белые трусы. Завершала наряд черная рубашка поло. Пфефферкорн приложил ее к себе. Длинная, до колен.

Пфефферкорн поднес к уху телефон, из которого все еще слышался голос: