— Нила Броза. Да. Я… я заплачу за его калькулятор.
— Не нужно, — папа был слишком измотан, чтобы устраивать скандал. — Я утром отправлю его отцу чек по почте. Он тоже мне звонил. В смысле, отец Нила Броза. Правду сказать, он передо мной извинялся.
Вот это меня удивило.
— Просил забыть про калькулятор. Но я все равно пошлю чек. Если он решит не относить его в банк — его дело. Но я думаю, это подведет черту под всей историей.
— Так значит…
— Может быть, твоя мать захочет вставить два пенса от себя, но… — он пожал плечами. — Мистер Кемпси рассказал мне про травлю. Мне очень жаль, что ты не счел возможным открыться нам, но вряд ли я вправе на тебя за это сердиться. Так?
Тут я вспомнил про звонок Джулии.
— А мама дома?
— Мама… — у папы в глазах появилось смущение, — …она сегодня осталась ночевать у Агнес.
— В Челтнеме?
Что-то тут не так. Мама никогда не ночует вне дома, разве что гостит у тети Алисы.
— У них в галерее был частный просмотр допоздна.
— За завтраком она ни про что такое не говорила.
— О какой второй вещи ты хотел мне рассказать?
Этот момент созревал двенадцать месяцев и вдруг прилетел со свистом.
— Давай, Джейсон, выкладывай. Скорее всего это не так серьезно, как ты думаешь.
«Еще как серьезно».
— Я катался на коньках… э… — Висельник перехватил «прошлой», — в январе, когда лесное озеро замерзло. Возился с другими ребятами. У меня на руке были дедушкины часы. Его «Омега»…
Висельник перехватил «Симастер». Когда я произносил эти слова в реальности, это было больше похоже на сон, чем те двадцать кошмаров, в которых мне снилось, что я их произношу.
— …те часы, которые он купил, когда… — боже, теперь я не могу выговорить «служил», — был в Адене. Но я упал…
Все, пути назад уже нет.
— …и расколотил часы. Честное слово, я весь год искал замену. Но единственные часы, которые мне удалось найти, стоили почти девятьсот фунтов. А у меня нету столько денег. Естественно.
У папы лицо даже не дернулось. Ни единым мускулом.
— Прости пожалуйста, мне очень жаль, что так получилось. Я просто идиот, что пошел с ними на улицу.
Еще секунда — это спокойствие лопнет, и папа меня просто аннигилирует.
— А, неважно. — (Взрослые всегда так говорят, причем о вещах, которые на самом деле очень важны.) — Это всего лишь часы. Никто не ранен. Не так, как этот несчастный парень, Уилкокс. Никто не умер. Впредь будешь осторожней с хрупкими вещами. Вот и все. От часов хоть что-нибудь осталось?
— Если по правде, один корпус с ремешком.
— Сохрани их. Может быть, найдешь мастера, который сможет пересадить части другой «Омеги» на остатки дедушкиной. Кто знает. Через много лет, когда ты будешь заправлять тысячеакровым заповедником в долине Луары.
— Значит, ты… ничего не сделаешь? Со мной, в смысле.
Он пожал плечами.
— Ты уже сам себя достаточно помучил.
Я даже надеяться не смел, что все пройдет так легко.
— Папа, ты тоже хотел сказать мне что-то важное.
Папа сглотнул.
— Ты отлично украсил елку.
— Спасибо.
— Тебе спасибо.
Он отхлебнул кофе и сморщился.
— Забыл добавить подсластителя. Ты не принесешь мне из кухни, а, малыш?
«Малыш»?! Папа меня уже миллион лет так не называет.
— Конечно.
Я пошел на кухню. Там было зверски холодно. От облегчения земля стала притягивать меня чуть слабее. Я нашел папин подсластитель, чайную ложку и блюдце и вернулся с ними в гостиную.
— Спасибо. Сядь.
Папа щелкнул коробочкой подсластителя, уронил крохотную капсулу в водоворот «Нескафе», размешал, взял чашку и блюдце.
— Иногда…
Неловкость после этого слова росла, росла, росла.
— Иногда бывает так, что любишь двух человек одновременно, но по-разному.
Я видел, что даже произнести эти слова ему стоит нечеловеческих усилий.
— Ты меня понимаешь?
Я помотал головой. Может, если бы он смотрел на меня, я бы понял, но он пялится в свою чашку. Вот он подался вперед. Опирается локтями о кофейный столик.
— Мы с твоей матерью…
Голос у него звучит ужасно — как у паршивого актера третьесортной мыльной оперы.
— Мы с твоей матерью…
Он дрожит. Разве папа может дрожать? Чашка и блюдце брякают, и он вынужден поставить их на стол, но по-прежнему прячет глаза.
— Мы с твоей матерью…
— Оказалось, что он даже брал для нее займы!
Угадайте, о ком говорила Гвендолин Бендинкс.
— Займы? — миссис Ридд откровенно взвизгнула. — Займы?
Чего ради мне с позором убегать? Я не сделал ничего плохого. Я не виноват, что они меня не видели — я стоял за пирамидой банок «Педигри» и листал «Смэш-хитс».
— Займы! На сумму около двадцати — тысяч! — фунтов.
— Да на это можно дом купить! Зачем ей понадобились такие деньги?
— Полли Нэртон говорит, что у нее фирма, поставщик офисного оборудования или чего-то такого, в Оксфорде. И она снабжает «Гринландию» — не остров, а сеть магазинов. Очень мило устроились, не правда ли?
Миссис Ридд не поняла.
— Миссис Ридд, он работает в «Гринландии» региональным менеджером. Работал. Как вы знаете, его уволили два месяца назад. Меня не удивит, если между увольнением и этой его… историей есть какая-то связь. Вы знаете, Полли Нэртон не из тех, кто ходит вокруг да около. Она так и сказала: ни одна приличная организация не потерпит у себя в руководителях прелюбодея. Конечно, это он выбил ей контракт с «Гринландией» — много лет назад, когда их… связь только началась.
— Вы хотите сказать, что они… давно уже?
— Еще бы! Они совершили свою первую… нескромность много лет назад. Тогда он признался Хелене и поклялся все разорвать. Хелена его простила. Ради семьи. Ее можно понять. Ну, вы понимаете, — люди часто произносят это слово шепотом, чтобы не навлечь на себя несчастье, — развод — это очень серьезный шаг. Может, они и не встречались все эти годы. А может, и встречались. Полли Нэртон не сказала, а я не лезу в чужие дела. Но разрезанное безе целым уже не сделаешь, плачь не плачь.
— Вы правы, миссис Бендинкс. Ах, как вы правы.
— Но вот что Полли знает. Когда ее бизнес в прошлом году собирался всплыть кверху брюхом — вскоре после того, как муж сбежал, бросив ее с их общим младенцем — без сомнения, унюхал какую-то в державе шведской гниль, — она обратилась к своему бывшему любовнику.