– За что, ага?!!
– Это тебе привет. От девушек. Из деревни Маляны.
Кха! Урхан-аге всегда нравился хруст, с которым железо входило в плоть. Этот звук вселял неизъяснимую бодрость. Для верности трижды повернул он клинок в теле, и Якуба чуть не вывернуло наизнанку. Рухнуло грузное тело на пол, аки бурдюк с нечистотами, дрыгая конечностями. Оружие извлечено было из тел, а кровь с него – опробована на вкус, и вкус этот признан был годным. А с улицы раздавались крики – там было еще много работы. Переступил Урхан-ага через тех, кто еще миг назад были его братьями, и направился к выходу.
* * *
Гудел колокол. Не тот, что бессильно повис на горящей колокольне деревни Радачевичи, а тот, что был подвешен в Чертовом городе, в месте, известном только немногим посвященным, и гул его, многократно усиленный эхом, разносился далеко по округе. Он призывал людей встать и идти на бой с нечистью, пришедшей с Востока. Наступил тот день, когда зазвонил он. Слабый стал сильным, а черный – белым. Пало ярмо страха, и мужчины из окрестных деревень откапывали припрятанное оружие и стекались в лощину у подножия горы. Их собралось уже много, гораздо больше, чем этих убийц-турок, и все уже знали, что случилось в Радачевичах, – дым оттуда был виден даже здесь.
Когда решили, что собравшихся уже достаточно и можно идти в деревню, – если и не спасти кого-то, то хотя бы покарать душегубов, – из густых зарослей орешника вышла седая женщина, почти старуха, вся в черном. За ней шли козы.
– Постойте! – крикнула она неожиданно громко и резко. – Выслушайте меня!
Недовольно поморщились мужчины – они шли заниматься мужским делом, в котором не было места женщинам. И как она вообще нашла их? Кто пустил ее сюда? Но рассмотрев старуху, оторопели и начали креститься, ибо уже два года тому, как схоронили ее на сельском погосте и шливовицу выпили на поминках.
– Живко, – продолжила она, – неужто не признал ты меня? А ты, Драган?
Навстречу ей вышел дед, худой, седовласый, с белой бородой – был он одним из тех, чьих слов слушались другие. Имя ему было Драган, и был он главой большой семьи Тримановичей, испокон веков обитавшей в этих горах.
– Я узнал тебя, Смиляна, жена моего младшего сына, пусть земля ему будет пухом. Зачем презрела ты Божий Закон и вернулась в мир людей? Мертвые с мертвыми, живые с живыми. Уходи, откуда пришла. Ступай с миром.
– Я уйду, Драган. Но не раньше, чем сделаю дело, ради которого пришла. Вы не очень слушали меня при жизни – выслушайте хотя бы после смерти. У нас общая беда.
Мужчины загалдели. Время было на исходе. Но мертвые по прихоти своей не встают из могил. Это был знак, и негоже было от него отмахиваться.
– Говори, Смиляна, дочь Петара. Только знай – нехристи режут наших братьев, мы не можем долго слушать.
– Благодарствую, Драган, – голос ее дрожал сперва, но потом стал усиливаться. – Всем ведомо, что я умерла от того, что не смогла забыть, как турки забрали моего бедного мальчика по девширме, а потом еще и убили мужа моего.
Все молча склонили головы. Это было страшное горе, и все его помнили. Увы, такого горя теперь становилось все больше и больше вокруг. Проклятые турки!
– Я не находила себе покоя при жизни. Не нашла и после смерти. Душа моя бродила по округе и звала, звала моего мальчика. И открылось мне, что я не смогу покинуть этих мест, не обрету покоя, пока не увижу его…
– Нам ведомо горе твое, – прервал ее Драган, – но нынче разве время вспоминать об этом?
– Время, отче! Ибо свершилось чудо! Я увидела его и узнала! Мой сын здесь, в деревне.
Крестьяне зашумели.
– Ты хочешь сказать, что он среди этих… – старик не мог подобрать слова, – этой… нежити?
– Да. Он в их обличье. Но он отличен от них.
– Уверена ли ты? Не обозналась ли? Они все на одно рыло, бритые и с черными письменами на коже.
– Я уверена, Драган. Я вижу их не так, как вы. Он главный в их отряде. Но есть еще один знак, который видим и вам. Когда его забирали, я не просто проткнула ему правую руку ножом – я вырезала на ней крест. Рана давно зажила, но остался шрам. Если не верите мне, посмотрите сами. А вот это, – упала в ладони Драгану турецкая серебряная монета, – дал он мне при встрече, хотя и не узнал меня. Это доказательство того, что не вру я.
– Но что нам с того, что твой сын сейчас там, с этой нежитью? Он больше не твой сын – он такой же, как они все. Разве не по его приказу сожгли деревню и усыпали ее трупами?
– Мой сын не мог отдать такого приказа. Когда я увидала его, мне открылось: он не такой, как они. В них только смерть. А в нем есть жизнь. Она еле теплится, но она есть. Это как нарыв – набухает, чтобы потом прорваться, и срок прорыва близок. А кровь – не вода. Он не причинит своей крови зла. Только не пытайтесь преследовать или убить его.
Задумался Драган:
– Хорошо, Смиляна. Ступай с миром. Мы не тронем твоего сына, если он не поднимет руку на тех, в ком течет его кровь. А теперь не мешай нам.
Но недалеко ушли они из тайной лощины. Навстречу им из кустов выбежал паренек. Звали его Зоран, и был он из Радачевичей. Вид его был ужасен, глаза выпучены, волосы всклокочены, а в руках сжимал он перемазанного в крови младенца – но тот был, слава Богу, живой. Ничего не мог поведать он толком – так сильно запыхался, и ужас стоял в глазах его. Дабы привести в чувство, пришлось окатить его студеной водой из ближайшего ручья. Только тогда стало понятно, что бормочет он. И пока все слушали его, собравшись в круг, стало так тихо, что казалось, слышно было жужжание мух.
И поведал им Зоран, как случилась беда. Был он на площади перед храмом незадолго до службы, когда все и началось. А началось с того, что поганые эти, особенно пузатый мерзкий турок, начали лезть к Беляне прямо на пороге храма. Их пытались урезонить, но они ж ничего не соображают! Звери, хуже зверей. Началась драка, блеснули ятаганы, полилась кровь. Беляну затащили в храм – еще долго оттуда раздавались ее истошные крики. А святого отца, который пытался защитить ее и пристыдить этих нелюдей, вздернули прямо на колокольне, которую потом и подожгли. Многих деревенских убили прямо на площади, а над женщинами еще и надругались. Потом пошли поганые по домам, убивая, грабя и поджигая. Сам Зоран спасся тем, что еще в самом начале спрятался в кустах у церковной ограды и сидел там тише мыши.
Замолчал он, хватая ртом воздух. Ему дали воды.
– Но это не все. Дальше было то, чему я не поверил бы, кабы сам не видал. На площадь пришел этот, их главный мертвяк, в красном который. Походил там. Вот, думаю, гнида, еще и ходит, рассматривает. Потом он зашел в храм, они там со своими смеялись у входа и о чем-то говорили, я по-ихнему не понимаю. И совсем недолго он там пробыл. А тут выходит – а спиной к нему как раз двое этих стояли. Так он их хоп! – и прирезал, да так тихонько, что никто ничего не заметил. Только я видел, в двух шагах от них сидел. Остальные-то ихние на том конце площади были и по домам шарили. И он пошел… А за ним прямо кровавый след тянулся. Страху я натерпелся – а ну как меня учует поколич этот! Но не учуял, слава Богу, прошел мимо. Еще одного убил с той стороны ограды. Другого – у дома Петровича. А этот стоял с факелом – он там все поджигал – и с бутылью шливовицы в другой руке. Так он ему так ловко горло перерезал, что тот даже ничего выронить не успел. А потом этот главный запер двери дома – а ихние там внутри были, пытались Петровича с братьями из погреба выкурить, – а потом швырнул в окно бутыль и кинул факел. Когда дым пошел, ихние, конечно, из окна полезли, а он их тут всех и понакалывал… Я сидел и… не знаю… Как он их… Резал, как свиней. А они такого не ждали, потому шли к нему, как бараны. Он прибил на улице еще сколько-то своих, а потом на него выскочили сразу пятеро ихних, да все сабли подоставали – видно, догадались, что к чему. Я тут подумал, что конец ему пришел. Куды там! Он стал рубиться так, что порубил их всех. И силища в нем такая… Рубил – и с клинков кровищу-то слизывал. А тут еще один сразу подбежал вплотную к нему да разрядил в упор ручницу. А этому – хоть бы что. Вот вам крест! Ему ничего не было, озлился только еще больше. Пули не берут его. И он этого, который стрелял, как схватил голыми руками и р-р-раз! – прямо порвал на части, кровь так и ливанула. Сила у него нечеловеческая, человек так не сможет. А как порвал, напился крови, и глаза его загорелись при этом красным огнем. А еще когда рвал он этих, так прямо взрыкивал, как волк. Ну как есть враг рода человеческого, только рогов с копытами не хватает! Потом пошел он к ихним шатрам, а до меня тут дошло, что на площади никого нет и надо сматываться. Я и побежал сюда. По дороге вот прихватил ребенка Бранкиного – саму-то ее поганые… А когда пробирался мимо ихнего лагеря, увидал, что шатры уже дымятся, а оттуда слышны крики и звон сабель. Но я уж прям сюда побежал…