Глава 3
Суд царя

Мяса, заготовленного Камкой, нам хватило надолго, а потом она стала отпускать нас на охоту. Лук не давала. Лук один был, с ним стрелять учились. Девы ставили силки на зайца и птицу, однажды кабаржонок [5] попался.

И вот как-то вместо стрельбища отправила Камка на охоту меня и Очи.

Уже все сходили за зверем по разу, и мы понимали, что наш черед близок. Наконец, после утренней трапезы достала она силки и протянула нам. Только тут моя Очи глаза потупила, ноздри ширит, на Камку не смотрит и говорит:

— Я сама на всех мясо добыть сумею. Пусть она остается!

Я онемела.

— Вы меня слышали, — спокойно ответила Камка. — Ступайте. К темноте приходите.

— Я охотник, ты знаешь! — повторила Очи с вызовом. — Я на всех мясо добуду, и еще останется!

— Я сейчас не охотника вижу перед собой, а глупую росомаху, — ответила Камка спокойно.

Девы засмеялись. Очи вспыхнула, подняла голову — вмиг притихли.

— Идите обе, — сказала Камка, и Очи ничего не ответила, развернулась и бросилась бежать со всех ног. Я обомлела, но времени терять было нельзя: силки подхватила — и за ней.

Быстро, как заяц, мчалась Очи, только светлая овчина среди деревьев мелькала. Сначала по знакомым местами бежала, а потом в гору взяла.

— Очи! Куда ты! Стой!

Но она оторваться от меня хотела. Через камни, завалы, буераки повела меня. Я уже мест не узнавала, боялась ее потерять.

Вдруг выскочила я к огромному валуну — а ее нет. И звука нет, и следа. Тишина. Только слышно, как вдали шумит вода, речка камешки ворочает. Я перевела дух, огляделась.

— Очи!

Сверху хрустнуло. Я подняла голову: она сидела на дереве, да ветка под ней оказалась сухая.

— Чего раскричалась? — проворчала Очи недовольно. — Зверье спугнешь.

И смотрит, будто не бегала от меня, а всегда здесь сидела. Я усмехнулась. Она легко спрыгнула и пошагала вперед.

— Те! Нечего болтать! Пойдем, а то до заката не управимся.

— Ты знаешь, куда идти? — спросила я, снова еле поспевая. Вокруг был бурелом, надо было продираться, но Очи шла уверенно, перелезая через поваленные деревья и обходя заросли.

— Еще бы мне не знать! Я здесь с молодых когтей охочусь! И одна! Без помощников!

Я не ответила на это. Тут стало редеть, потянуло ветром — мы вышли на косогор. Перед нами было ущелье, крутое и обрывистое, внизу бежала река, как серебряный поясок Луноликой, а на той стороне возвышалась другая гора, темная, суровая каменистая осыпь, только кое-где — редкие кедры. Выше и дальше еще поднимались горы, проглядывали ледовые шапки, снежные тучи зарождались над ними.

Ветер ударил, холодный и свежий, и я задохнулась от красоты. Столько дней жили мы в глуши, а тут — воздух и ширь, продутое место. Куда ни кинь глаз — камни, темная поздняя зелень кедров. Первый снег белел. И река внизу гудела, пенясь.

— Клянись, что тайну мою не выдашь, — вдруг обернулась ко мне Очи и снизу вверх посмотрела в глаза.

— В чем твоя тайна? — опешила я.

— Нет, ты клянись!

— Клянусь, что не выдам Очишкиной тайны.

— Червем слепым, скажи, станешь, росомахой ненасытной, жуком навозным, опарышем станешь, если тайну мою кому расскажешь! — И глаза жесткие, если не поклянусь — с горы сбросит.

— Клянусь, — сказала я и косу губами зажала, чтобы не смеяться.

— Нет, повтори.

— Клянусь, что стану жуком навозным, червем, росомахой, если выдам…

— Опарышем, — подсказала Очи.

— Опарышем, если выдам Очишкину тайну.

— Хорошо, — кивнула она. — Тогда отвернись.

— Зачем, я же поклялась?

— Отворачивайся!

Я отвернулась. Слышала только шорох, как будто бы по коре, — а она уже говорит:

— Все!

Я повернулась — она держала в руках большой горит из кожи с резной деревянной накладкой. На накладке вырезаны были звери — барсы, терзающие барана, — крашенные красной краской. Из горита, застегнутого на красивую точеную пуговку, торчал пучок стрел и изогнутый лук.

Очи достала лук — загляденье: согнутый из рога горного быка, он матово поблескивал. Она прижала его ногой, набросила тетиву — на ветру запел лук, готовый к охоте и битве.

— Это же клад! — восторженно выдохнула я. — Откуда ты знала, что он здесь?

— Это мой. — Очи отвечала как бы невзначай, а глаза светились гордостью. — Мне Камка подарила, он ее был. Боевой, для битвы выгнутый! Но она увидела, что я, как хищник, охотиться стала, и отдала мне. Стрелы я сама приучилась резать, а за этими она в стан ходила — смотри: железные!

— Настоящий друг такой лук. С ним расставаться не захочется.

— Я и не хотела. Камка велела: на посвящение оружие брать нельзя. — Очи вздохнула. — Шеш, наговорились, пойдем. — Она кинула горит на плечо — слишком велик он ей еще был, чтобы на пояс повесить, — и побежала вниз вдоль обрыва.

— Очи! Камка велела силки ставить! Оставь лук! — крикнула я, пустившись следом.

— Те! — она не обернулась. — Сегодня мы настоящее мясо добудем, а зайцев пусть лисы душат.

— Очи, недоброе ты замыслила! Камка злиться станет. Вдруг лишит посвящения!

— Так ты клялась тайну хранить! — она остановилась и обернулась.

— Тайну горита смогу сохранить, но о смерти своей дичь расскажет, — сказала я, догнав ее.

— Не расскажет, — тряхнула Очи стриженой головой.

— А как ты рану скроешь?

— Мы ее с утеса кинем, как будто разбилась. А после разделим и мясом принесем. Оно от удара мягким станет, не догадается Камка!

Я не знала, соглашаться ли на такое. Мысль была хитрой, но и Камка хитра. Сердце ныло нехорошим предчувствием. Не хотелось обманывать Камку. За меньшее ослушание лишала она посвящения. А что будет, если выгонит? Как жить год? А говорили еще, могла и убить. Бывало, не возвращались дети с посвящения, и никто не мог узнать, что с ними случилось: духи ли забрали, сама ли Камка в Бело-Синее путь указала…

Но Очи разбирал охотничий дух, и горит жег плечо.

— Те, ты боишься! — крикнула она. — Так не ходи! Здесь жди.