Другой вел ее к кроваво-алому горизонту.
Она не знала, куда они идут, но не тревожилась из-за этого. Другой объяснил, что тревога — всего лишь одно из того многого, чего теперь не стало.
Мертвая женщина сделала глубокий, спокойный вдох. Страха больше не будет, не будет никогда.
Алый горизонт раскрылся — будто щелочка, когда приоткрываешь глаза.
— Рана Хартер, — произнес чей-то голос.
У женщины невысокого роста, стоявшей в изножье кровати, была землисто-серая кожа — именно такая, какая бывает у мертвых. Она была одета по-имперски, в тускло поблескивающую, цвета ружейной стали форму сотрудницы Политического Аппарата.
— Да. Я знаю, кто я такая.
Женщина кивнула.
— Я — адепт Хартер Тревим.
— Почтенная Мать, — проговорила Рана. Другой обучил ее правильным формам обращения. (Другой жил внутри нее, словно внутренний орган, как справка к компьютерной программе, как легкая разновидность вторичного зрения.)
— Ты будешь жить вечно.
Рана кивнула. И тут же на миг словно потеряла ориентацию в пространстве и встревожилась из-за этого, и стала гадать, не надо ли ей радоваться. Бессмертие являлось самой высокой наградой, которую в ее стране могли пожаловать гражданину. Рана Хартер была слишком ничтожна, ее никчемный разум не осознавал, за что ей — такая честь. Но радость оказалась слишком сильной эмоцией. Рана Хартер снова закрыла глаза и задумалась о тонкой красоте вечности, в которой присутствовала прелесть геометрической простоты. Луч ее жизни тянулся в бесконечность.
Однако вопрос не желал уходить: почему она — простая сотрудница милиции, девчонка, которую когда-то исключили за неуспеваемость из начальной школы, и в недавнем прошлом государственная изменница — стала одной из тех, кого почтили бессмертием?
— Почему я жива, Мать?
— Под действием симбианта.
Стандартный ответ. Симбиантом все остальные называли Другого.
— Ведь меня не представляли к Возвышению, Мать.
— Но ты погибла от рук врага, Рана.
— Я погибла в объятиях моей любимой, — ответила она и немного удивилась тому, что произнесла эти слова, которыми обрекала себя на проклятие. Наверное, мертвые попросту не умели лгать.
Почтенная Мать моргнула.
— Ты была в плену, Рана Хартер. Ты стала заложницей. Ты пережила ужасные времена. Разум живых хрупок, и в состоянии стресса они склонны к странным эмоциям. Ты страдала от болезни, именуемой «стокгольмским синдромом». Твоя «любовь» к той, что взяла тебя в плен, явилась извращением, вызванным страхом смерти, необходимостью за что-то удержаться — за что угодно. Но теперь ты увидела смерть и пересекла ее, и твой разум чист. Эти чувства уйдут. — Адепт сложила ладони. — Быть может, они уже ушли, и ты так говоришь просто по привычке.
Рана Хартер полуприкрыла глаза. Другой уговаривал ее согласиться, но она почему-то сопротивлялась. Она помнила птичью точность и грацию движений Херд, ровный фиолетовый блеск ее глаз, чужеродную природу ее мышления.
— Поживем — увидим, Мать.
Мертвая женщина бесстрастно кивнула.
— Ты будешь замечать, как твоя прежняя жизнь ускользает прочь, Рана. И в конце концов порадуешься тому, что освободилась от нее.
Почтенная Мать протянула руку, и Рана сжала ее. Тревим помогла ей сесть, и кровать тут же трансформировалась и поддержала спину Раны. Мышцы ощущались теперь по-другому, они были удивительно податливыми, начисто лишенными напряжения, но при этом довольно слабыми. Рана обвела взглядом комнату. Стены были расписаны сочной краской с глубокими тонами. Изображенные на них силуэты как бы предлагали быть такими, как они, двигаться, как они — полные сил и древних и незамысловатых мыслей.
Рана поняла, что эти столь выразительные фрески выполнены в цвете, который она когда-то называла черным. Теперь это для нее был более чем цвет.
Они промолчали минуту — а может быть, час или еще дольше. Потом Почтенная Мать заговорила снова.
— Рана Хартер, позволь задать тебе несколько вопросов.
— Конечно, Мать.
Адепт опять сложила вместе ладони.
— Пока ты была рядом с риксом, замечала ли ты когда-нибудь признаки присутствия... еще кого-то?
— Вы спрашиваете про Александра?
Тревим вздернула брови.
— Александра?
— Это гигантский разум, Мать. Он выбрал себе имя из истории Древней Земли. Так звали основателя великой империи.
— Ах, да. Насколько я знаю, он умер совсем молодым.
Рана пожала плечами. Мертвые это делали так, что вряд ли заметишь. Тревим, похоже, была ею довольна как ученицей, делавшей неожиданные успехи.
— У Аппарата есть причины подозревать, что это существо завладело определенной, крайне важной информацией.
Рана запрокинула голову и уставилась в черный потолок.
— Александр сам — информация. Все данные с Легиса.
Почтенная Мать покачала головой.
— Не все. Кое-что спрятано — самые главные тайны. Но есть сведения о том, что гигантский разум очень старался обнаружить их. И передать с Легиса.
— Почему вам не спросить меня об этом? Адепт нахмурилась.
— Ты... говорила с этой тварью?
Рана вздохнула. Она мысленно вернулась к безмятежным дням своего плена — изучению риксского языка и работе под руководством Александра, когда нужно было внести необходимые изменения в функции центра связи. Рана помнила объятия гигантского разума, собственное ощущение безопасности, возникавшее из-за того, что почти каждый объект на планете населен защитником ее возлюбленной.
— Говорила — это неправильное слово, Мать. Но если вы позволите мне воспользоваться инфоструктурой, я, быть может, сумею найти для вас ответ.
Адепт покачала головой.
— Александра больше нет.
На секунду Рана ощутила одну из покинувших ее эмоций живого человека. Ее словно бы с головы до ног опалило огнем. Другой успокоил ее, угасил пламя.
— Как? — вырвалось у Раны.
— Мы не знаем. Похоже; он бежал. А может быть, просто прекратил свое существование.
Рана закрыла глаза и «включила компьютер», который жил в ее мозге. Она думала о проделанной ею работе, о том, как Александр помогал ей разобраться в сложностях устройства центра сверхсветовой связи. В памяти всплыли синестезические символы, но их значение теперь словно бы загрязнилось, запятналось тем, о чем сказала Тревим.
Здесь, в пустынной местности, позади мертвых глаз, мозговой «компьютер» Раны вел себя иначе. Он работал с новой уверенностью, проявлял открытость и смелость там, где прежде робел. Теперь она могла управлять своим даром, а не отключать, как раньше, сознание для того, чтобы ее способности получили свободу.