— Он убьет ее, — проговорила Херд.
— Кто убьет? — спросила Хоббс.
— Император, — тихо ответила пленница. — Ваш Император боится, что она знает тайну. Но она не знает.
— Рикс, — сказал капитан Зай, — ни слова о тайнах.
— Позвольте мне увидеть ее, — умоляюще произнесла пленница и попыталась подняться с пола.
Но эта попытка оказалась слишком непосильной, и рикс опустила голову на пол.
— У меня есть четкий приказ, — сказал Зай. — Никого не подпускать к Ране Хартер.
Он отвернулся от пленницы и выбрался из камеры. Хоббс еще несколько секунд смотрела на инопланетянку. Она искала в ее глазах правдивость — ведь в глазах обычного человека непременно должна была отразиться правда. Но нет, лицо рикса снова стало жестким, отстраненным. Она снова превратилась в какое-то существо, не имеющее отношения к млекопитающим, — твердое и упрямое, как черепаха.
Хоббс дала знак Бассирицу, чтобы тот помог Посвященной выйти из камеры. Но что так повлияло на старуху-политика? Хоббс знала о том, что хула на Императора для наиболее круто «обработанных» членов Аппарата болезненна, что это больно даже для выходцев из «серых» семейств — таких, как капитан Зай, и все же она ни разу в жизни не видела, чтобы из-за каких-то слов человек вдруг рухнул на колени.
Хоббс вышла из камеры следом за Заем. Она гадала, как быть. Дверь камеры крепко-накрепко заперли, и стена стала совершенно гладкой, непроницаемой, как камень.
По пути к командному отсеку Зай вдруг сказал:
— Рана Хартер.
— Сэр?
— Я насчет приказа содержать ее в изоляции. На самом деле я такого приказа в глаза не видел. Чтобы почтенную мертвую держали как пленницу — это очень странно.
Когда Зай произносил эти слова, голос у него дрожал. Хоббс знала, что воскрешение Хартер, с точки зрения традиции, вызывало, мягко говоря, большие сомнения. Порой политики применяли симбиант из тактических соображений — чтобы допросить изменника или вернуть к жизни представителя местной власти, убитого повстанцами. Между тем официально считалось, что все воскрешенные мертвые почтенны. И поэтому, вероятно, ваданскую душу Зая ранило сознание того, что на его корабле воскрешенная мертвая содержится под арестом.
— Похоже, есть какие-то секреты, которые от нас скрывают, а, Хоббс?
— Почти наверняка есть, сэр, — отозвалась она. Он вдруг резко остановился и развернулся к ней.
— А вы как думаете, нужно ли нам оружие против Императора, Хоббс?
Она понимала, что любой ответ, кроме строго отрицательного, прозвучит как измена, но солгать не смогла.
— Не знаю, сэр.
Она полуприкрыла глаза и напряглась как ребенок, который ожидает, что ему сейчас влепят подзатыльник.
Но капитан Зай сказал:
— Вот и я не знаю, Хоббс. Вот и я не знаю.
С этими словами он отвернулся, и они вошли в командный отсек.
СЕНАТОР
Сад изменился.
Вдоль дорожки, ведущей к центру сада, по-прежнему возвышались песчаные барханы, но скорпионов на них теперь не было, их заменили пустынные цветы. Множество фонтанов, как прежде, замысловато играли струями воды. Источники «прелестной» гравитации заставляли воду причудливо изгибаться, и вдобавок сегодня фонтаны фосфоресцировали и капли походили на искорки фейерверков. Те несимпатичные лианы, которые так не понравились Наре в прошлый раз, исчезли. Теперь вдоль вьющейся по спирали дорожки стояли ряды тюльпанов. Лиловые и черные, их лепестки были расчерчены тонкими красными полосками. Причиной появления этих полосок, насколько помнила Рана, явился какой-то вирус.
Но тюльпаны все равно были необыкновенно хороши.
Сенатор Оксам шла по дорожке и гадала, не переустраивается ли в Императорском саду абсолютно все каждую неделю. А может быть, эти перемены в сторону большей легкости и нежности явились реакцией на войну и были призваны исцелять монарха от его тревог. По крайней мере, самой Наре короткая прогулка по саду на этот раз показалась не такой пугающей.
Оксам покачала головой, осознав, что на ее собственное настроение на самом деле никак не повлияли ни прекрасные цветы, ни искрящаяся вода. Просто теперь ее не столь угнетала имперская мистика.
Мертвец ожидал ее в самом центре сада.
— Советник, — приветствовал он ее.
— Добрый день, сир.
— Прошу садиться, сенатор Оксам.
Оксам опустилась в парящее в воздухе кресло. Кресло, похоже, вспомнило ее и приспособилось к форме ее тела намного быстрее, чем тогда, когда сенатор впервые явилась в Алмазный Дворец.
Странно было снова встретиться с монархом вне стен палаты заседаний военного совета. Четко уравновешенное напряжение между членами этой группы людей было уже таким знакомым, спектр их эмоциональных реакций — настолько предсказуемым. Оксам стало немного не по себе. Вероятно, именно поэтому Император и приказал произвести изменения в саду — чтобы сбить гостью с толку. На колени к Оксам вспрыгнула кот и напугал ее. Зверек был серо-пепельного цвета, с абрикосово-оранжевой маской на мордочке и белыми лапками. Оксам провела рукой по спине кота и почувствовала кончиками пальцев зубцы симбианта. Ей стало неприятно, но она сдержалась.
— Как его зовут, сир? — спросила она.
— Александр.
— Значит, он мечтает о завоевании новых миров.
Император едва заметно улыбнулся.
— Возможно.
Нара без труда видела чувства воскрешенного мертвеца. Волнение, приправленное уверенностью человека, имевшего на уме хорошо продуманный план. Свой браслет с противоэмпатическим лекарством Оксам отрегулировала так, что в ее кровь сейчас поступало очень мало препарата, и это было опасно, но здесь, вдали от городских толп, она чувствовала себя уверенно, а ее эмпатическая чувствительность была на высоте. Она помнила о предостережениях Роджера Найлза и решила сегодня не совершать ошибок.
— Чем я обязана такой чести, ваше величество? Император наклонился и вытащил из-под кресла небольшой человеческий череп и повернул его так, что пустые глазницы уставились на Оксам.
Оксам едва заметно напряглась, а пушистый стервец у нее на коленях выдал ее реакцию — кот недовольно вытаращил глаза и выпустил когти.
— Простите меня, сенатор, — извинился монарх.
— Я — ваша слуга, ваше величество.
Оксам тайком поддела кота кончиком ногтя, но он в ответ замурлыкал.
Она стала рассматривать череп. Сначала ей показалось, что он принадлежал ребенку, но скулы выступали вперед от надбровных костей, да еще и зубы торчали неровно, некрасиво, что было характерно для глубокой древности, когда еще не была развита технология коррекции прикуса. Если учесть вдобавок и то, насколько покатой была лобная кость, то можно было предположить, что этот череп принадлежал какому-то взрослому древнему человеку очень маленького роста.